Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)

  И они держались. Между домами росла баррикада трупов, и прямо на этом страшном валу вновь и вновь схлестывались древние враги. Падали сколенцы, падали и алки, но алков подпирала вливающаяся в разбитые ворота наемная пехота. Хорошо хоть они могли проникнуть в крепость лишь по одному, боязливо прижимаясь к уцелевшей башне и накинув на голову смоченные в лужах плащи: пораженная снарядом башня, в которой едва не остался Моррест, жарко пылала, внутри с грохотом обрушивались деревянные перекрытия. Восточный ветер тянул гарь внутрь крепостцы.

  К сколенцам тоже тянулись воины со стен, но гораздо меньше. Им приходилось отбиваться везде, куда успели проникнуть алки, выковыривать их из занятых домов, на время меняясь ролью с атакующими. Схватки вспыхивали и в тылу группы Морреста, и тогда приходилось выбивать алков из домов, снова и снова платя жизнями своих...

  У уличного боя, в каком бы мире и эпохе он не происходил - своя специфика. Маленькая, но включающая и стрелков, и мечников, группа способна открыть целому войску дорогу, или, наоборот, дорогу преградить. Хороший стрелок, засевший в каком-нибудь неприметном домишке, может выбить столько врагов, сколько стрел в колчане. А сам бой идет как в горизонтальном, так и в вертикальном измерении: на нижнем этаже дома могут быть свои, на верхнем и за стеной в соседней комнатке - чужие. Тут нет простора для рыцарской конницы, зато очень полезны кинжал или булыжник, а главное - храброе сердце и холодная голова (чистыми в рукопашной руки долго не останутся). От каждого, хоть ополченца, хоть женщины, хоть мальчишки, требуется все, на что он способен, и еще больше: вряд ли разъяренные потерями и неудачами алки пощадят гражданских, да и опыт Макебал говорит о многом...

   Моррест видел, как вытащенная за волосы из дома женщина, которую разложили на пыльной улице прямо посреди круговерти рукопашной, вдруг вывернулась из похотливых рук - и, вместо того, чтобы бежать, вцепилась алку со спущенными штанами в горло. Кровь потекла по ее подбородку и бороде алка, глаза насильника, казалось, сейчас вылезут из орбит. Женщину пригвоздили к земле копьем, но даже в смерти она не разжала зубов, оба встретили смерть, обнявшись, как влюбленные...

  Моррест видел, как мальчишка лет двенадцати бесцеремонно выдернул длинную, толстую стрелу из живота погибшего. На зазубренном наконечнике, как в зубах, навязли клочья кровящего мяса и какой-то слизи. Парень выпрыгнул из-за угла, услышав рев командующего атаку алка-десятника. Ударить он успел всего один раз, но стрела, ненадолго ставшая копьем, вонзилась в глазницу алка, наконечник засел в мозгу, а древко сломалось. Выстрел в упор отшвырнул паренька и пригвоздил к саманной стене. Так он и остался стоять, словно и в смерти насмехаясь над врагами. В перепачканном кровью и копотью кулачке торчал обломок древка с оперением...

  Моррест видел, как женщина, наверное, на седьмом или восьмом месяце, с усилием вытащила из подвала глиняный кувшин с маслом. Пинком разбила его на полу избы, подождала, пока масло растечется - и бестрепетной рукой высекла искру. Алкам, уже влетевшим в горницу, не хватило всего мгновения: тот, кто был первым, поскользнулся и потерял пару секунд, а остальные замешкались. Рев пламени, бегушего по бревенчатым стенам, слился с предсмертным воем горящих заживо...

  И алки, казалось, позабыли, что не бессмертны. Почуяв победу, перли вперед, будто за спиной бушевало пламя. Так оно зачастую и было: пример погибшей в огне оказался заразительным. Горели казармы, исходили чадным пламенем дома, по улицам стлался едкий черный дым, дерущиеся хрипели, кашляли, по покрытым коростой крови и сажи лицам катились пот и слезы. Но даже надсадный кашель не мог остановить бойню: снова и снова лязгало, рассыпая искры и обиженно звеня, железо. В живую плоть оно вгрызалось молча, или со скрежетом, если приходилось пропарывать кольчуги...

  В кровавой круговерти Моррест потерял счет часам. Как заведенный, он уклонялся от ударов, а потом наносил ответные. Огнем пекло невесть где полученные мелкие, но многочисленные ранки и царапины, голову словно сдавил раскаленный обруч, истерзанная глотка с хрипом заглатывала горячий, рвущий легкие воздух - не воздух даже, а адскую смесь гари, запаха крови и смрада вспоротых брюшин. Чтобы выжить, пришлось забыть, кто он, почему отчаянно дерется в горящих развалинах - Брестская крепость в миниатюре, ей-богу! - и уж точно о том, что за спиной древняя, еще недавно могучая и славная Империя. Просто был он - и были враги, и врагов надо было держать. Держать, пока сам способен держаться на ногах...

  Моррест обрел себя, когда стало темнее дымное небо, а свет пожаров - ярче. Поймав на ложном выпаде и заколов очередного алка, он обнаружил, что больше рубить некого. Устало вздохнув, Моррест подобрал копье и оперся на древко, рука потянулась к фляге - но ее не оказалось на месте, наверное, ремешок кто-то перерубил. Моррест застонал от разочарования: пить хотелось неимоверно.