Кровавый разлом

Роза, Роза и Роза. Вендела против воли все время повторяла имена коров. Роза, Роза и Роза.

Пришли посмотреть на пожарище и соседи — из Стенвика, и даже из более далеких деревень. Многие принесли с собой молоко и бутерброды для погорельцев. Генри сдержанно благодарит, Вендела с горящими щеками делает книксены и при первом же удобном моменте уходит в дом, поднимается по лестнице и осторожно пробует дверь Инвалида.

Заперта.

— Ян-Эрик? Это Вендела!

Полная тишина.

Подождала немного, спустилась вниз и посмотрела в кухонное окно.

Высокий и худой дядька из Стенвика задумчиво осматривается, подходит к Генри, участливо что-то ему говорит и подходит к пожарищу.

Один из полицейских подзывает отца.

Отец подходит, показывает на трупы коров и что-то объясняет.

Полицейские снова начинают осматривать бывший коровник. Отец идет в дом, а тощий показывает полицейским сначала на пожарище, потом на что-то на земле, рядом с ним.

Констебли согласно кивают.

— Черт знает, чем они там занимаются, — ворчит Генри. — Сговариваются, что ли?.. — Он смотрит на Венделу: — Ты должна меня поддерживать. Если будут вопросы, ты должна меня поддерживать.

— Какие вопросы?

— Ну… какие-то трудности. Ты ведь поддержишь отца?

Вендела быстро кивает.

Через полчаса полицейские поднимаются по крыльцу. Одежда их испачкана, от них пахнет гарью. Тяжело садятся за стол.

— Расскажите, что вы знаете, Форс.

— Нечего особенно рассказывать.

— Как все началось?

Отец опустил руки на стол:

— Не знаю… началось, и все. Вечно мне не везет. Несчастливое место, что ли…

— То есть, когда вы проснулись, уже горело?

Говорит только один, другой сидит и пристально смотрит на Генри.

Генри кивает:

— В полночь. И дочка проснулась.

Вендела не решается смотреть в глаза полицейским, сердце колотится — вот-вот выскочит из груди. Сумерки… как раз сейчас эльфы танцуют на лугу.

— У нас сложилось впечатление, что пожар начался сразу в двух местах.

— Вот как?

— И с западного, и с восточного торца. Странно… прошли дожди, земля влажная…

— Там кто-то зажигал свечу, — вступил в разговор второй. — Мы нашли расплавленный огарок.

— Вот как?

— А ты почувствовал запах керосина? — обратился он к первому.

— А то! Конечно, почувствовал.

— Позвольте осмотреть вашу обувь, Форс.

— Обувь? Какую обувь?

— Всю. Всю вашу обувь.

Генри замешкался, но полицейские вывели его в сени и в его присутствии начали разглядывать башмаки, один за одним. Переворачивают и смотрят на подошвы.

— Скорее всего, этот. — Первый поднял сапог. — Как ты думаешь?

Первый кивнул.

Второй принес сапог в кухню, поставил перед собой на стол и внимательно посмотрел на Генри:

— А горючие вещества у вас дома есть, Форс?

— Горючие вещества?

— Скажем, керосин.

— Наверное, есть…

— В бидоне?

Вендела вдруг вспомнила — вчера она обратила внимание, как огонь змейкой бежал по земле вокруг коровника, точно знал, куда ему надо.

— В кувшине, — тихо говорит Генри. — Где — не помню, но с полкувшина должно остаться.

Полицейские дружно кивают.

— Тебе все ясно?

— Еще бы!

Наступает тишина. Но тут Генри выпрямляется и говорит одно слово:

— Нет.

Полицейские с удивлением смотрят на отца.

— Ничего не ясно. Я никакого отношения к пожару не имею. Если там и был керосин, это не значит, что его налил я. Я весь вечер был дома, пока пожар не начался. Это может подтвердить дочь.

Полицейские внимательно смотрят на Венделу. Она чувствует, как по спине катится холодный пот.

— Конечно могу, — врет она. — Папа был дома… он спит в соседней комнате, и я всегда слышу, если он выходит.

Генри кивком показывает на стол:

— И этот сапог — не мой.

— А чей же еще сапог может стоять у вас в сенях? Довольно странно…

Генри несколько секунд молчит, потом встает и идет к лестнице.

— Пошли, — говорит он. — Я вам кое-что покажу.

41

Герлофу для его корабликов нужны были пустые бутылки, поэтому он каждый вечер за ужином выпивал бокал вина. Но у него никак не хватало решимости взяться за постройку брига — кусок красного дерева, подаренный ему Йоном, так и лежал нетронутым с самой Пасхи.

Время проходило незаметно — поспал, поел, посидел на солнышке… И конечно, дневники.

Он читал записи покойной жены, медленно, не больше странички за раз, и долго думал над прочитанным.