Кровавый риск

Парень повернул резко влево и выехал на грязную дорогу, притормозил, едва избежав столкновения с несколькими небольшими, но прочными соснами, сильно стукнулся, когда переезжал через канавы, появившиеся во время дождей, но всех их, очевидно, это не побеспокоило. Втопив педаль газа в пол, он ухмыльнулся в зеркало заднего вида и сказал: «Это не моя машина».

Неожиданно для себя, Такер засмеялся: «Просто смотри за дорогой».

Джимми смотрел в оба, когда перемахнул большой камень, который был посередине дороги и прибавил скорости.

Ветер свистел в открытом боковом окне, и насекомые стукались о стекло как мелкокалиберные пули.

— Они у нас за спиной, — сказал Харрис. — Только что свернули.

Такер и Харрис вдвоём уставились в заднее окно, в котором из-за тряски были видны смазанные очертания деревьев и подлеска, ежевики и травы, которые хлестали по обоим сторонам, ожидая, когда «мустанг» выскочит в зону видимости. Затем они сильно удивились, когда Ширилло полностью остановил машину на трёх четвертях подъёма на возвышенность. «Что за чёрт?», — спросил Такер.

— Перед нами через дорогу лежит бревно, — ответил Ширилло, — или мы его сдвинем в сторону, или пойдём отсюда пешком.

— Все из машины, — сказал Такер, — Мы его сдвинем. Пит, возьми Томпсон.

Бревно оказалось сосной длиной тридцать футов и столько же дюймов[11] в диаметре, с парой толстых веток, обрубленных накоротко острым топором. Оно выглядело так, как будто было положено здесь для того, чтобы оградить кого-либо от использовния дороги за этой точкой, несмотря на то, что лежало так, как будто было выронено с грузовика, когда лес перевозился на бумажную или мебельную фабрику. Такер сказал им всем взяться за бревно с одного конца, на протяжении трёх футов, через один фут[12] с каждой стороны дерева. Все вместе, приставными шагами в нелепом маленьком танце, они смогли перенести его на расстояние около ярда[13].

— Недостаточно, — сказал Ширилло.

Харрис спросил: «И где «мустанг»?»

— Он не может двигаться так же быстро на таких плохих дорогах, как может наша тяжёлая машина, — сказал Такер. Он перевёл дыхание и сказал: «Ещё раз!»

В этот раз они передвинули барьер на расстояние, которого почти хватало для того, чтобы «додж» просочился, но когда они разогнулись, чтобы восстановить дыхание, и их спины хрустнули с ужасной болью, Харрис сказал: «Я слышу другую машину».

Такер прислушался и тоже услышал, потёр свои изодранные руки, чтобы они перестали гореть: «Возьми Томпсон и будь готов встретить этих джентльменов, Пит».

Харрис улыбнулся, взял пулемёт и поспешил к задней части «доджа», где растянулся посередине пыльной дороги. Он был крупным мужчиной, выше шести футов[14], весил больше двухсот сорока фунтов[15]; когда он лёг, вокруг него поднялось облако пыли. Он поднял чёрный ствол и направил его на место, где должен был появиться «мустанг», когда пройдёт нижний поворот. Большой круглый барабан с патронами, который торчал из пулемёта, чем-то напоминал что-то насекомообразное, что-то, что используется не так, как должно использоваться, гигантского кровопийцу, высасывающего кровь из тела Харриса.

Такер нагнулся и снова обхватил бревно руками, выбрал настолько удобный захват, насколько позволял поразительно гладкий круглый ствол сосны. Из его подмышек по бокам начал течь пот; рубашка его впитала. «Готов?» — спросил он.

— Готов, — сказал Ширилло.

Они взялись, тяжело дыша, пока все мышцы живота не натянулись до боли. Такер ощущал своё тело как стеклянную бутылку, наполненную под давлением газированным безалкогольным напитком, пот из него шёл градом. Но он не отступал, не имело значения, приведёт ли это к разрыву мышц, перенёс бревно на несколько дюймов, преодолел бочком разочаровывающе короткую дистанцию перед тем, как они вынуждены были бросить его. Тогда Ширилло сел на бревно, чтобы отдышаться, дыша как собака, которая пробежала длинный путь по жаре в середине июня.

— Не бездельничай, — сказал тут же Такер.

Он чувствовал себя так же плохо, как и парень, только, возможно, даже хуже — он был, в конце концов, на пять лет старше Ширилло, на пять лет слабее; и у него было двадцать восемь лет лёгкой жизни, которые противопоставлялись двадцати трём годам воспитания жестоким гетто, которые были у парня — но он знал, что являлся одним из тех, кто никогда не бросит, придумает, что сделать, разделит с ними часть фанатичной решительности для того, чтобы помочь в трудную минуту. Это было не самым страшным для Такера. Больше он боялся провала. Он сказал: «Давай же, Джимми, Христа ради!»