Кровавый скипетр

– Да будет так, великий государь. Лишишь ли ты страданий еще одного родича своего? В Вологде сидит в оковах князь Дмитрий Андреевич Углицкий, сродный брат покойного батюшки твоего. Его заточение длится уже сорок восемь лет. Разреши, великий князь, снять с него оковы, кои носит он с десятилетнего возраста, и выйти ему на свободу!

Иоанн застыл. О родиче, который полвека сидит в заключении, он никогда, конечно, не слышал. Еще одна жертва династической борьбы за единство России! Иван Великий, желая забрать Углич, велел арестовать сидевших там племянников Ивана и Дмитрия. Иван умер в темнице, а Дмитрий все еще жил, самим существованием своим пугая стоящих у власти. Иоанн невольно сравнил себя с ним. Ему сейчас тоже десять лет. А что, если и на него однажды наденут оковы, в которых суждено ему будет провести всю свою жизнь? Терпеть лишения, болезни, голод, тьму и холод. Господи, защити!

– Освободите, – неожиданно для самого себя нетвердым голосом сказал Иоанн.

– Теперь осталось вынести эти вопросы на думе, дабы бояре одобрили решение твое, – вздохнул, улыбаясь, Иван Бельский, – благодарю, что выслушал и принял нас, государь!

– Милосердие уподоблено Господу, великий князь, – добавил Иоасаф и, покидая покои мальчика, перекрестил его.

На заседании думы вновь переполох. Во-первых, стало известно, что казанский хан идет с походом на Москву, надобно было на заставах организовать оборону, а заодно и приготовить к тому же столицу. Во-вторых, освобождение всеми забытого Дмитрия Андреевича, по мнению бояр, бередило все устои власти, сложившиеся издавна, мол, не зря Иван Великий и Василий Третий, умнейшие правители, не освободили его, а нынешний государь «не ведает, что творит, ибо мал». Мальчику Владимиру же согласились вернуть отцов старицкий удел почти безоговорочно. А о судьбе Дмитрия Андреевича спорили вновь и вновь. В итоге, успокоившись и отдуваясь в пышных тяжелых шубах, решили из темницы его не выпускать, но оковы, из уважения к преклонному возрасту узника, снять. Бельский, стиснув зубы, с отвращением подумал, что неплохо было бы на место несчастного старика посадить добрую половину сидевших в думной палате, если не всех.

– Ныне надобно обсудить оборону державы от казанцев, – молвил он, поняв, что дума решения своего уже не изменит…

Владимир с матерью Ефросиньей прибыли к Иоанну перед своим отъездом в Старицу, поблагодарить за милосердное решение. Так случилось их знакомство. Сидя в отцовском кресле, Иоанн внимательно глядел на семилетнего Владимира, светловолосого мальчика, с некоторым любопытством и даже трепетом взиравшего на сродного брата своего, коему в его раннем возрасте уже все кланяются. Ефросинья же, страшная, затянутая в черные одежды, поджав губы, злостно и тяжело смотрела на Иоанна, и он, почувствовав неприязнь тетки, немного даже испугался, совсем не понимая, отчего эта незнакомая тетка его ненавидит. Присутствие других бояр и митрополита заставило и ее склонить голову, но ненависть в глазах княгини трудно было не заметить. Взяв сына за руку, она покидала покои великого князя, и Владимир, взяв в рот палец свободной руки, продолжал смотреть на Иоанна, и потом, улыбнувшись широко и искренне, помахал брату на прощание.

Так, Старицкое удельное княжество было возвращено семье Андрея Иоанновича, бояре легко согласились на это. Но интересно, чем мог им помешать полуслепой, дряхлый старик, неграмотный, едва умеющий писать и говорить, доживающий свой век в темнице? Имел бы он сторонников для борьбы за власть? Вел бы он ее вообще? Крайне сомнительно! Но тюремщик снял тяжелые кандалы, и сродный брат Василия Третьего молча и безразлично поглядел ему вслед, когда тот вновь запирал за собой тяжелую железную дверь. Длинные седые волосы и борода спутаны, руки страшно изувечены оковами. Лежа у стены, Дмитрий Андреевич невнятно промычал что-то, непонятно к кому обращаясь. Полубезумный, он уже чувствовал скорое приближение смерти и оказался прав – спустя некоторое время Господь наконец избавил Дмитрия Андреевича от страданий, выждав время, видимо, для него, княжеского сына, дав ему возможность умереть хотя бы не закованным в позорные кандалы…

* * *

1541 год

Пятого июля из Перекопа огромное войско крымского хана Сахиб-Гирея вышло в поход на Москву. Чем дальше двигалась рать, тем более она росла – к ней по пути присоединялись отряды ногайцев, астраханцев, были ратники из Турции, Кафы, Азова. Лавина пеших и конных ратников в овчинах и мягких стеганых доспехах, гудя топотом тысяч ног и копыт, тонула в пыли. Едва ли не каждый – лучник, вооруженный, помимо прочего, саблей и пикой. Позади, возле обозов, с тяжелым скрипом катили огромные турецкие пушки.

Семен Бельский, с выбритой головой и коротко постриженной бородой, въехав на курган, щурясь, глядел на это ужасающее зрелище. Он и сам был облачен в татарский кафтан, под которым виднелась кольчуга. Что-то внутри него клокотало от счастья – наконец он смог это сделать! Благодаря Семену великая рать вышла в этот поход! Хан послушал его спустя столько времени!