Кровавый след бога майя

Зрелище всеобщей нищеты, сиротства и запустения больнее ранило сердце, чем собственные горести. В приличном пальто и фетровой шляпе он выглядел этаким сытым барином. К нему сразу подскочил носильщик, и пока Николай вытряхивал из карманов мелочь, чтобы раздать беспризорным, проворно погрузил вещи на тележку.

— Зря вы, товарищ, этих прикармливаете. Не ровен час, накинутся и обдерут как липку.

— Да что вы такое говорите? Это же дети, они есть хотят! — Николай с ужасом смотрел на маленьких попрошаек.

— Ага, дети. Бандиты малолетние, а не дети. — Он двинулся с тележкой к выходу.

Промозглая сырость, яркие тряпицы опавших листьев на мостовой, пронизывающий ветер с Невы — все радовало его до слез. Он пил большими глотками напоенный речной сыростью воздух, впитывал глазами это небо, реку, дома, тротуары, хмурого извозчика с мешковиной на голове — от дождя. Он был счастлив.

Всю дорогу до дома он был сам не свой. Велел извозчику остановиться на Троицком мосту и долго вглядывался в смутные очертания Петропавловской крепости, искал глазами парящего в высоте ангела, скорее угадывал, чем видел сереющие купола соборов и дуги мостов.

Всю дорогу до дома щемило сердце. Ветер сдувал слезы, и они немедленно снова наворачивались на глаза и мешали смотреть. Чугунная вязь оград, блестящая от дождя мостовая, проплывающие громады домов — все было мило, знакомо. И хотя он уже твердо знал, что родителей ему не суждено увидеть, он все равно рвался домой.

Вот и знакомый дом. В третьем этаже светятся ласковым светом окна гостиной и столовой. Наверное, Аня с Мишей не спят. В предвкушении встречи кровь стучала в висках, и он все поторапливал медлительного извозчика.

— Давай, голубчик, неси чемодан скорее! Я тебе еще накину.

— Накину! Баре понаехали! — ворчал извозчик. — Рупь давай.

Николай, запыхавшийся, счастливый, в распахнутом пальто и съехавшей на макушку шляпе, с трепетом звонил у дверей.

Ему все не открывали. От нетерпения он еще дважды повернул ручку. Наконец, дверь открылась.

— Аня! — Он схватил сестру в объятия и закружил ее. — Аня, я вернулся! Вернулся!

Николай опустил сестру и с блаженной улыбкой взглянул на нее, по-прежнему не выпуская из объятий.

— Анечка. — Улыбка медленно сползла с лица Николая. Эта худая уставшая женщина с ранней сединой не могла быть Аней. Ане сейчас только тридцать два года. Всего тридцать два. — Что с тобой? — Он вглядывался в родные черты и не мог, неспособен был понять, какие испытания превратили ее из цветущей барышни в старуху.

— Анька! — раздался из комнат грубый оклик. — Чего там еще?

Николай вопросительно взглянул на побледневшую Аню.

— Кто это?

— Муж, — коротко ответила она, спеша назад в комнату.

Навстречу в прихожую уже выдвинулся крупный красномордый мужик с нечесаными вихрами и в исподней рубахе навыпуск. Мужик шел вразвалочку, по-хозяйски засунув руки в карманы брюк.

— Это еще что за ком с горы? — Он уставился на Николая.

— Это мой брат, помните, я вам говорила? Мой младший брат Николай, — зачастила Аня и встала перед ним, как будто собиралась прикрыть его своим телом.

— Бра-ат, — протянул тип и икнул.

— А это мой муж, Колодкин Тимофей Егорович, начальник районного стола регистрации обществ и союзов, — с той же заискивающей поспешностью представила она.

Николай почувствовал, как лицо свела болезненная судорога. Желание схватить за горло это красномордое рыло в подштанниках и вышвырнуть на залитый дождем тротуар было слишком велико. Что угодно, только не этот смертельный, навсегда въевшийся испуг в глазах сестры.

Аня заметила произошедшую с ним перемену, испугалась еще больше, сжала его руку и умоляюще глянула прямо в глаза. Пришлось сделать над собой усилие и выдавить ответ: «Очень приятно». Он вспомнил все, что читал в газетах о порядках в советской России и через силу представился.

— Барановский Николай Иванович.

Аня заметно выдохнула и с благодарностью взглянула на брата. Впервые на ее лице появилось подобие улыбки.

— Николай Иванович, говоришь? — Новый родственник не спешил подавать ему руку. — Приехал, значит? И на наши площадя.

— Но это и его квартира тоже. Николай здесь родился…

— Родился? — рыкнул Колодкин, и Аня заметно вздрогнула. — Мало мне дармоедов на площади, еще один явился?

— Да вы не волнуйтесь, Тимофей Егорович. — Николай с трудом сдерживал ярость. Он чувствовал, что от его самообладания зависит не только его жизнь, но и жизнь сестры, хотя понять не мог, как могло случиться, что его умная, тонкая, решительная сестра вышла за этого безобразного хама. — Я вас надолго не стесню. Неделю, от силы две. Найду себе квартиру.

Начальник регистрационного стола хмуро взглянул на него.

— Ладно, нехай проходит. Неделю дозволяю. Но чтобы жить в дальней комнате, за стол платить и без глупостей! А то все повылетите. — И отбыл в гостиную.

Анна Ивановна бросилась к брату на шею, давясь беззвучными слезами.