Кровавый след бога майя

Первым делом он спрятал в тайник в отцовском кабинете Ах Пуча. Здесь, в родных стенах, он уже не казался Николаю ни страшным, ни кровожадным — золотой болван, не больше. Он натянул пальто и поспешил в Никольский собор к отцу Феодосию. Отец Феодосий был духовником их семьи, его он знал с малых лет, на него надеялся.

Спеша вдоль пустынной набережной, подгоняемый промозглым порывистым ветром, Николай невольно оглядывался и перебирал в уме наставления, как следует вести себя в случае встречи с гражданами новой России. По счастью ему никто не встретился, кроме нескольких теток с кошелками. Он осторожно приоткрыл тяжелую резную дверь и шагнул в сумрак храма.

— Господи! — Простонала его душа. Сам не понимая, что с ним делается, он упал на колени перед алтарем, залился счастливыми слезами. В этом плаче были сожаление, раскаяние, радость, печаль, страх, освобождение. Николай не знал, сколько времени он провел, уткнувшись лбом в теплый золотисто-медовый, затертый пол. Час, два? На ноги он поднялся с ощущением сладкой усталости.

Он огляделся и заметил на правом клиросе темную сгорбленную фигуру. Николай поспешил туда.

— Отец Феодосий! Отец Феодосий!

Сгорбленный человек обернулся. Изборожденное морщинами лицо с ясными, светлыми глазами обратилось к Николаю.

— Кто здесь? Что вам угодно? — Отец Феодосий подслеповато вглядывался в спешащего к нему человека. — Николенька? Николай Иванович? Барановский?

Не веря своим глазам и уже спеша ему навстречу, отец Феодосий раскрыл объятия.

— Откуда же ты? Столько лет! Столько невзгод. — Отец Феодосий любовно смотрел на него сверху вниз.

— Ох, батюшка мой. Ужаснулся бы я в былые годы твоим рассказам, за голову схватился. — Тихо качал головой отец Феодосий. — Но то, что повидали мои глаза за годы нашей с тобою разлуки, как кресты с церквей сшибали, колокола сбивали, служителей божьих живьем с колоколен или под пулю… Нет. Теперь не ужаснусь.

Николай сидел рядом, с надеждой заглядывая в добрые, по-детски ясные глаза.

— Приходи завтра. Исповедуешься. Покаешься, епитимью наложу, а там уж отмолим грехи твои и причастишься. Если с человеком вера, если Бог в его душе не умер, все исцелится, все уврачуется. А что за наваждение на тебе было в джунглях этих, не нам судить, наше дело молиться и заступления у Бога просить. Иди сын мой, иди и веруй. Устал я. Стар уже, — благословляя Николая, велел отец Феодосий.

И Николай пошел. На улице уж чувствовалось наступление ранних осенних сумерек, серо-бурой мутью плескали воды канала, голые деревья на ветру вздрагивали под налетающим сырым ветром, жались сиротливо к домам. На душе у него было светло и ясно, и он больше ничего не боялся. Ни золотого болвана, созданного кровожадным давно вымершим народом, ни большевиков, ни Тимофея Колодкина, ни новой непонятной жизни. Ничего. Теперь, когда он поверил в свое избавление, в возможность очищения, все представлялось в радостном свете.

Дома он застал племянников, очевидно, Аня успела утром рассказать им о приезде дяди. На звук хлопнувшей двери в прихожую выглянули два любопытных чуть испуганных лица.

— Та-ак. — Расплываясь в улыбке, протянул Николай. Сам не зная почему, он был страшно рад видеть этих юных Барановских, новое поколение их семьи, людей, которые смогут унаследовать их с Аней и Мишей традиции, их взгляды, их принципы. Пусть за окном рождается и крепнет что-то новое, незнакомое, они, эти дети, принадлежат их семье. Пусть они не Барановские по фамилии, а Сумароковы, главное, что не Колодкины. — Так вот, значит, какие вы, Саша с Тосей? Ну, идите знакомиться!

Николай судорожно вспоминал, что есть у него в саквояже, чтобы подарить этим замечательным детям. В дороге ему совершенно не приходило в голову позаботиться о подарках. Все, что его занимало, это вернуться как можно скорее на родину и никого не убить. Да, сейчас он мог думать об этом свободно: морок, поработивший его в джунглях, развеялся под дуновением студеного петербургского ветра.

Когда с работы вернулась Аня, они втроем с племянниками сидели на диване и болтали, как старые приятели.

— Что делал сегодня? — спросила она, повязывая фартук и принимаясь за готовку.

— Ходил в Никольский собор повидать отца Феодосия, — Николай присел у стола.

— В самом деле? — Аня повернулась к брату и взглянула на него с какой-то особенной теплотой. — Как он?

— Постарел. Да ты, наверное, и сама знаешь.

— Нет. Теперь опасно ходить в храм, да и Тимофей Егорович не велит, ему как начальнику непозволительно иметь верующую жену. — Она снова отвернулась к плите. — Что ты собираешься дальше делать?

— Аня, объясни мне, что происходит? Почему этот человек живет в нашем доме, распоряжается, хамит, оскорбляет? Что здесь происходит? Почему ты, умная, добрая, сильная, живешь с этим хамом?

— Почему? — Она невесело усмехнулась, бросила селедку и повернула к брату перекошенное от боли лицо. — Потому что хотелось выжить. Потому что надо было спасать детей. — Аня подняла лицо к потолку, и Николай заметил блеснувшие в ее глазах слезы.