Кровавый след бога майя

А потом прогремело страшное известие. Война! Выходит, Николай знал? Ему доверили государственную тайну? Он не мог им сказать всего, но попытался спасти! Лиза знала, что это не так, но первые недели предпочитала тешить себя иллюзией. Дети рвались в Ленинград, к отцу, но тут же спрашивали: «А папа пойдет на фронт? Будет бить фашистов?» И уже втайне гордились им, будущим героем.

А герой лежал в госпитале со сложным переломом. Лиза не понимала, что с ней происходит. Муж жив, ему ничто не угрожает, дети спасены — чего еще желать? Она больше не любит мужа? Любит. Но почему он так нелепо, на ровном месте сломал ногу, и случилось это двадцать первого числа, ни раньше, ни позже? Это тоже случайность, дар предвидения или перст судьбы?

Нет, что это с ней! Она вскочила с постели, схватила письмо, впилась глазами в строчки. Может быть, она тоже сходит с ума? Да за этот перелом нужно милосердного Господа благодарить!

Если Николая заберут в армию, он погибнет. И все же ощущение, что совершилось что-то гадкое, нечистоплотное, не покидало.

Лиза разрыдалась. Она не станет вдовой героя, зато у детей будет отец. Собственный эгоизм ее потряс. Хочется геройства? Тогда почему бы ей самой не отправиться на передовую? Вчера у горкома комсомола она видела девушек, рвавшихся на фронт. У нее дети? У Николая тоже дети. И он тоже хочет жить, как и она. Но разве те мужчины, что стоят в очереди у куйбышевского военкомата, не хотят жить?

Еще долго в эту ночь Лиза не могла уснуть. Хотелось разобраться, что изменилось в их отношениях. Еще больше хотелось побороть разочарование, которое давнишний рыцарь Николай теперь у нее вызывал. Она заснула под утро, так ничего и не решив.

А Николай после больницы первым делом отправился на костылях в райком — предложить помощь. Немецкий он знал еще с гимназии, в странствиях овладел английским и французским. Чтобы выжить в этой войне, нужно заявить о себе как о ценном специалисте, о том, кто будет полезен родине, не подставляясь под пули. Костыли постукивали по тротуару, идти было тяжело — длительные прогулки ему пока противопоказаны.

Николай прислушивался к собственным мыслям и удивлялся, как по-стариковски стал относиться к себе — а ведь ему всего сорок два. Он в самом расцвете мужской силы, почему же он так осторожен? Ведь он никогда не был трусом, не боялся рисковать — одни его странствия по миру чего стоят. Он не боялся, а вот Ах Пуч, похоже, не желал терять верного раба и выбирал для него маршруты, заботясь больше о спасении его шкуры, а не чести.

Николаю стало мерзко. Что, если свернуть прямо сейчас в переулок, пройти три квартала до военкомата и записаться добровольцем? Он с раздражением глянул на больную ногу и все тем же по-стариковски осторожным шагом двинулся домой.

В райкоме его направили в редакцию «Ленинградской правды». Много народу ушло в первые дни на фронт, срочно требовались кадры. Николай ездил на заводы, наблюдал, как производство приспосабливается к нуждам фронта, как экстренно готовятся новые кадры. Об этом он писал заметки, очерки.

В университете тоже все бурлило. В здании исторического факультета открыли призывной пункт. Студенты целыми группами записывались добровольцами, ушли на фронт и многие преподаватели. Атмосфера была приподнятой, все внутренне ощущали свою причастность к чему-то значительному. Старые обиды, дрязги, кляузы, наушничанье — все ушло, как будто из людей разом вымели все дурное. Абитуриентов в этом году было мало, в основном девушки. На экзаменах они смотрели на него недоумевая, иногда с презрением. Приходилось выставлять на видное место костыли.

Он продолжал ходить в университет, в райком, в редакцию, ловить крыс для Ах Пуча. Гипс наконец сняли, он расстался с костылями и обзавелся удобной тростью. А вражеское кольцо вокруг города сжималось. Не стихали бомбежки, рушились здания, выли сирены воздушной тревоги. Другие мужчины, напрягая силы, сдерживали наступление врага, а он отсиживался в политотделе, рисовал карикатуры, писал о чужом героизме и мужестве. Что угодно, только не на фронт. Правда, теперь фронт подошел к самому городу, и все-таки здесь было безопасно, во всяком случае для него. Николай знал это наверняка.

Письма от Лизы приходили нечасто, были короткими и какими-то сухими. Он сердцем чувствовал, что жена в нем разочарована, считает его трусом, но ничего не мог с собой поделать.

Однажды в конце августа он собрал вещмешок и, преодолевая жуткую боль в сердце, добрался до угла дома. Дальше уйти не смог: в глазах потемнело, не хватало воздуха. Хорошо, соседка заметила из окна, как он повалился на тротуар и привалился к стене. С причитаниями довела до дома, хотела вызвать неотложку, но Николай категорически отказался. После этого случая хотя бы соседи стали относиться к нему иначе. Среди жильцов прошел слух, что он очень болен. Рвется на фронт, но куда ему — дальше двора дойти не может. То, что он каждый день ходит в университет через полгорода, люди как-то забыли.