Кровавый снег декабря

«Кавказец» заключение воспринял болезненно. Его деятельная и кипучая натура не желала мириться с пребыванием в четырёх стенах. Якубович нервничал, оскорблял тюремщиков по-русски и по-французски. Охрана, на языке родных осин ещё и не то слыхала, а по-французски всё равно не понимала. Заскучав, Александр Иванович стал исполнять романсы, в чём (несмотря на полное отсутствие слуха) преуспел. Особой популярностью пользовались грустные «кавказские» и жалостливые каторжные. Благодаря вокальным опытам капитану удалось подружиться с охранниками, которым тоже было скучно. Так как деньги ему были оставлены (не при старом режиме!), то новые друзья поставляли и водку. Напившись, Якубович кричал, что всё равно убил бы царя, но только какая-то скотина опередила! Когда деньги кончились, поили в долг, а потом перестали. В январе вместо штатных тюремщиков в коридорах и караулках появились солдаты лейб-гренадерского полка. Гвардейские офицеры, недавно боготворившие Якубовича, держались холодно и в разговоры не вступали. В результате Александр Иванович впал в чёрную меланхолию и беспокойства никому не доставлял. На допросах, правда, держался уверенно, даже нагло, уверяя, что всегда был более революционен, нежели все революционеры вместе взятые. А то, что он не вывел на площадь флотский экипаж, — роковое стечение обстоятельств… В конце концов от Якубовича отстали, но из камеры не выпустили.

С Александром Булатовым дела обстояли сложнее. Полковник и командир армейского егерского полка, бывший офицер лейб-гренадер, прошедший с ними все дороги войны с Наполеоном, которому ветераны украдкой целовали руки, был не просто подавлен, а смят, как старая тряпка. Во время допроса лепетал что-то о маленьких дочерях. В камере его дважды вынимали из петли. Потом возжелал разбить голову о стену. Когда надзиратели его в очередной раз спасли, то Батеньков под нажимом Трубецкого решил, что для новой России Александр Михайлович Булатов опасности не представляет. Забегая вперёд, скажу, что с этим суждением правители несколько поспешили. Булатов, повидав жену и дочерей, отправился к своим егерям. А так как от должности командира его никто не отстранял, он поднял свой полк и отвёл в Москву, несказанно порадовав императора Михаила. Правда, по просьбе самого Александра Михайловича, император, простивший незадачливого заговорщика, принял его отставку от должности командира полка, но оставил при Главном штабе. Боевые качества Булатова были хорошо известны. А хорошими командирами, как известно, разбрасываться — грех.

В конце декабря 1825 года в Петропавловскую крепость стали свозить более именитых арестантов. Первыми туда попали две вдовствующие императрицы (не хватало третьей, что находилась с телом мужа в Таганроге, но место ей уже приготовили), супруга самозваного императора Михаила, малолетние (и не очень) дети дома Романовых и всё Вюртембергское семейство. Всех удивил Жуковский. Поэт добровольно явился в крепость, заявив, что он, будучи учителем великих княгинь и человеком, которого прочили в наставники цесаревича Александра Николаевича, не может бросить своих подопечных. Поступок хотя и глупый, но благородный. Комендант не стал спорить с поэтом, а просто приказал поселить его в крепости. Естественно, не в каземате, а в помещении для офицеров. Василию Андреевичу было разрешено посещать учеников один раз в день и заниматься с ними изящной словесностью.

В узилище угодил и адмирал Мордвинов. Николай Степанович, хоть и был графом, а также главой Вольного экономического общества и академиком, на предложение войти в правительство ответил так, что позавидовал бы пьяный боцман. По совету хитромудрого Сперанского из списка Временного правительства вычёркивать адмирала не стали, но посадили в одиночную камеру…