Круг. Альманах артели писателей, книга 2

Козий Бугор — растянутая плоская возвышенность, отороченная с одной стороны полотном железной дороги — серым забором, в сером этом поясе красный кирпичный вокзал казался тусклой пряжкой; с другой стороны Бугор был обрезан рядом серых же домишек, пучащих пузыристые стекла на глинистый пустырь. Домишки эти теперь присели смешно и жалко — безответной толпой, моргая зелеными ставнями.

Пыльный блин у вокзала перерезан окопами.

— Большевики.

Приземистый вокзал надвинул крышу плотнее и ниже, скосил башенки — за большевиков! — он обезлюдел, он стал суровым, далеким, негостеприимным. А обычно до него полторы версты — не больше.

От кирпичного рыла вокзала маратовцы перебегают, зарываясь и ложась в иссеченный колеями суглинок.

За забором истерично верещат белые барашки паровозных свистков.

— Господин полковник, большевики у вокзала теснят.

Сломана недокуренная папироса.

По двору пронесли белую груду воззваний.

— Будем надеяться, что придут!.. успеют.

БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.

— Ну, это для мобилизованного стада.

— Едва ли командование успеет даже толком понять, что у нас делается. Связь все время поддерживалась слабая.

— Капитан Солоимов, прикажите сформировать еще две роты.

— Два взвода, господин полковник?..

— Я приказываю: две роты… — …Ну, сколько сумеете…

— Драться не умеют: кисель.

— Ну, как сумеют. До вечера продержимся.

Ну, а вечером?

А вечером — синь.

По сини потухающее пожарище. Пожар не пошел дальше: воля божья, ветер не туда; ветер дул в сторону зданий, погоревших в январе. Огромные головни и раскаленные кирпичи: Инструкторская Школа (гостиница «Виктория») и Губ. Комитет Партии (б. д. губернатора); дымились еще два-три дома рядом, обгорев.

А вечером синь.

От реки шел неломкий плотный туман, глыбами сырости и холодка обкладывая синеющие безогненные улицы. Туман шел с заливных лугов, растекшихся к дальним казачьим станицам: он оттуда мел на город этим диким безлюдьем. Город, истрепетавший весь день, заглушил днем и ночью пульсирующую электрическую станцию; по улицам словно прошелся пылесос, обсосавший тротуары, скверы, площади: все стало массивно, отряхнув налет праха, пыли; одичание и ужас поселились в массивах на ночь; началось это с первой темноты рано: часов с 7-ми.

По углам белые хлопья воззваний:

БРАТЬЯМ-КАЗАКАМ.

Без ламп в окнах, без уличных фонарей.

— Не зажигай, пожалуйста, света: стрелять еще будут.

— Жутко, мамочка.

— Ничего, завтра утром все решится: казаки придут.

Кремль еще не затихает, в бульканье летучих митингов погружены тусклые расплывы керосиновых фонарей. Но по весне оттаивает снег: расходятся митинги. Расходятся по городу ночевать — городские из мобилизованных, их никто не задерживает: некому задерживать.

За россыпью освещенных окон, в консистории, офицеры удушаемые многолюдством, толпятся, докуривая папиросы. Полковник Преображенский сидит усталый, морщины текут по лицу на его старомодный мундир — смешно: при полном параде поблекнуть! — он опустил голову, под редкими волосами, на которых остались еще следы редкого гребешка, светится слабый, мягкий человеческий череп. Полковник говорит хриплым рваным голосом:

— Господа офицеры! Ваши донесения я выслушал. Можете расходиться по домам…

Передохнув:

— Одну минуту подождите. Выслушал я… Слабо, господа офицеры. Организация никуда не годится. Это надо сказать прямо. Патрули на улицах есть?.. Я спрашиваю: есть? Капитан Солоимов!..

— Никак нет, Константин Григорьевич, послать некого.

— По домашнему. Плохо. Очень плохо. Нас можно взять голыми руками.

Покачал головой. Старик уже хотел распечь, но устал. «Хорошо бы остаться одному». С усилием он выпрямился, оглядел всех двумя яркими точками: очков.

— Ну, Бог не выдаст, свинья не съест. Поздравляю вас с первой и основной победой, господа!

— Ур-ра.

Внизу, в Кремле враждебный шорох пополз с губ:

— Ишь, галдят! Рады!

— Откуда их столько набралось?

— Когда же большевиков расстреливать будут?

— Ночью. Дай отдохнуть. За часовней.

Часовня шарахнулась в угол, под склон холма, к стене. Туда повернулись глаза. Там и установилась — кровавая традиция.

— Со мной останется только капитан Солоимов и дежурный адъютант. Дежурный офицерский взвод где?

— В бывшем доме священника.

— Хорошо. До завтра, господа. Пораньше. К 9 не опаздывать. Караулы надежны?

— Надежны, господин полковник.

Разговор в темноте.

— У меня, поручик, в голове как кинематографическая лента: вспыхивает. Однако у Козьего Бугра не затихают.

— Продержатся ли?

— Продержатся: там Антипьев и Дуклеев. А Крамаренко даже свой иконостас обнажил, снял с сорочки и повесил на указанное место.

— Д-да. Только мобилизованные — не солдаты. А эта буффонада с орденами лишнее. И на сорочке носить и теперь надевать. Раздражает это зря.

— Пожалуй. А я ничему не верю. А вы заметили, что сегодня дрались только у гостиницы «Виктория» и около губернаторского дома? Чрезвычайки как не было никогда.

— Разбежалась. Ну, она еще явится.

— Да, с таким настроением не побеждают. Кто это сказал? Не помню. Если Чрезвычайка, по вашему, явится, — то зачем вы участвуете?