Круг. Альманах артели писателей, книга 2

Но в наше время обо всем говорят. Все оголяют. Господа, надейтесь только на себя. Мятеж произошел помимо нашей воли, т.-е. я хочу сказать, что не мы его организовали, а только приняли. Я понимаю… Мы только хотели… Теперь наша обязанность… Больше упорства, спокойствия, твердости, и победа за нами.

Он замолчал. Все вышли. Старик оглядел себя. Как облако на него нашла внезапная темнота: он устал, хотел есть (поесть было покуда нечего, до и не до того), он сидел с ощущением своей забывчивости. Что забыл… «Ах, да. С таким настроением не побеждают». Внутри, под мускулами живота, пробегала твердая мокрая дрожь. «Да, не побеждают. Катя в обмороке. Послать некого. Сижу как в щели».

Пять-шесть человек держались не гуще кремлевских толп, а жались они к стенам. Это те же: мобилизованные, друг с другом незнакомые, кое-кто из города, некоторые из деревень. Они даже больше помалкивали. Таких молчаливых было несколько, становилось немного больше; редкие отбивались от народа туда, где пореже, темную, вероятно, носили мысль.

«В январе дрались не на жизнь, а на смерть. Теперь призывают. Тогда их прогнали. Теперь сами зовем. Некоторые волости соседствовали со станичниками… У них скотины сколько. По двадцать волов».

Рассказ побежал.

— Зимой этой, когда здесь война была, они мальчишку одного зарубили. Обойму нашли у него: «Ты, говорят, красногвардеец». Девяти лет. А потом, когда на них рабочие наперли, — только лампасы сверкали.

— Воители.

— Как можно одним казакам устоять.

— Вон на Кубани они иногородних мобилизуют.

Коляска одна выскочила дребезжать без передка.

— Стой! —

— Держи их! —

— Стрелять будем. Стой! —

Сразу после остановки закрытого верха пролетки выросли на мостовой лошадь в мыле и извозчик.

— Кто такие?

— Рассказывай — «коммерсанты».

— Знаем мы таких купцов.

— Это комиссар по разгрузке: я — таскаль — его видел.

Увели.

— Много их расплодилось с января месяца, как грибов в дождливое лето.

— В Кремль повели.

— Там: стенка.

— Пущай, они извозчику заплатят. Небось, сколько казенного добра накрали.

Чмокнула пуля лоб мостовой

— это — инструктора —

по поверхности шапок расходятся медленные круги; пули ложатся чаще, выбивая легкую пыль; по земле — воронки; толпа разбегается, залегая за выступы домов.

За углом остановилось несколько молодых парней в полушубках.

Рассказывают подбежавшим и выжидающим перерыва в перестрелке:

— В Комиссариате, в этим, военном наши ребята одну ораторшу прихватили. Она сначала как сомлела, очухалась, когда ее уж под руки взяли вести. Ну, конечно, тут не до обыска. А она сразу отпрянула, моментально становится к стенке, выхватывает в момент браунинг, такой капельный, и прямо себе… В грудь метила, в сердце, да дрогнула, или об стенку, неудобно, повыше пуля пошла, как будто к плечу.

— Мы ее знаем, она к нам в волость приезжала, речь говорила.

— Вы сами чьи? — Бой-баба. —

— Мы Высоковской волости. — Да, уж!.. —

— Упрямая, должно быть, стерва. —

— Откуда же она браунинг взяла? — Такой маленький, говоришь?

— Им всем выдают, партийные. —

— Все что угодно: самозащита. — У них бомбы есть. —

— На Козьем Бугре ихнего рийенного председателя поймали. В клочья изорвали подлеца.

— Ну, плакать не будем. Нас самих, мобилизованных на смерть, хотели гнать.

Стихло.

Прошел взвод.

— Золотые погоны — впереди!

— Смотри-ка-сь, как саранча налетели.

— Тоже, братцы, — хищные вороны.

— Ну, этих — мы лучше большевиков знаем.

— А инструкторская школа не сдается. Молодцы-ребята.

— Не сдается — выжигать будут.

— Выжигать?

— Обязательно будут как тараканов.

Господин какой-то храбро засиял панамой.

— Выжигать — испытаннейшее средство в нашей гражданской войне.

В январе от этого средства сгорела треть центральной части нашего города.

Здесь только успели обсудить известие, а уж кулебякоподобный огромный дом — гостиница «Виктория» — в кровь разбит шелестящими кулаками пожара, как будто не дым, а багровые кровоподтеки вспухают на коричневых стенах. Там внутри рвутся выстрелы, они кажутся умирающими внутри.

С улицы стоят мобилизованные и офицерский отряд.

Пулеметы глотали за лентой ленту, обводя тонким носом по черным впадинам вытекающих дымом окон: хорошо работают Максимы.

Залп из окон сорвал вдалеке листья: улице встретился городской сад; вдоль по улице шли пули, ломаясь у каменного фундамента ограды и дробясь по огромной глыбе какого-то памятника.

Дом задыхается дымом; комья удушья — гуще и гуще; гуще с шумом вырываются кверху клубы.

Залп

по листьям, по камням —

и взрыв одиночных выстрелов.

Неистовому небу пламя грозит тяжкими кулачищами, выласкивая крышу, тлея по стропилам чердака. Оно уже томится целый час, рвясь и толкаясь, не в состоянии прошибить необходимую брешь.

Залп.

Это — агония. Выстрелы и в самом деле рвутся внутри, не пробивая дымной брони, не ложась по булыжникам.

— Те-те-те! Это ведь они друг по другу.

— Передайте капитану Дуклееву: он фанатиков не видал, не верит.

Штабс-Капитан Дуклеев окончательно к ответу высох и сообщил:

— Недурно пляшут египтянки.

— Г-гаспада офицеры! — раздалась команда.