Круг. Альманах артели писателей, книга 3

   Жили привольно князи да бары.
   Девки их румяны, кони чубары.
   Жил на Москве Мухояров князь.
   Вон, мол, куда наша песня повелась.
Реви, Данилка, в сурну громчее; Гаврилка, пляши горячее. Небось, шапку не потеряешь, волосяная — своя, сапогов не стопчешь — своекожаные.
   У Мухоярова у князя высоки хоромы.
   Полны ухожи, полны закромы.
   Сорок сороков одних чашек золотых,
   Пол сорока жеребцов проездных.
Не по нашенски жил князенька. Инда завидки берут. А у нас и всей-то медной посуды гребень да пуговица, всей-то рогатой скотины таракан да жуколица. Покажь, Гаврилка, девкам бодущего таракана.
   Князь Мухояров богат да силен.
   Что душенька запросит, все делать волен.
   Всех-то он могутней, в миру-ли, на войне-ли,
   За столом-ли брашным, на мягкой-ли постеле.
Ну и то сказать, родись он не в княжом дому, и всего-то был-бы конного полку пешей кобылой под литаврами. Знаем мы ихнего брата.
А я и шел-бы воевать,
Да лень саблю вынимать.
   У Мухоярова у князя красавица дочка.
   Румяна, что твой розан; бела, что сорочка.
   Шелки шемахански, подвес вырезной.
   Звать Катериной, величать княжной.
Эй, молодуха! Чего над Данилкой подсмеиваешься. Мекаешь, стар? Не смотри, что с плешинкой да с сединкой; он у нас еще молодой совсем, шкура не ворочена и голова всего-на-все первая на плечах. Жених!
   Звать, стало-быть, Катюшей, величать княжной.
   Уж так-ли полюбился ей Вася стремянной.
   Поздней ночкой встанет, в сад заглянет.
   Ночка холодна, уж и цветик вянет.
   Ну да уж согреются, до свету целуются.
   Глазками красуются, ручками милуются.
А что бы того — ни-ни. Примечай, девки, мотай на ус.
   На заре Катюша в постелю пухову.
   Плачет-разливается: Вася больно люб.
   А про то не молви и попу на духу.
   Женишок ли Вася? Князь-то чай не глуп.
   День за́ день боле сохнет княжее отродие.
   И с румянца спала. Вчуже жаль.
   Говорит княгиня мать: — князь, ваше благородие,
   Уж княжна то наша, слышь, не влюблена ль. —
   Князь на то крякнул, бороду погладил
   И такую-ли речь наладил:
   — Ваше благородие, дескать как вы мать,
   В бабьих завирушках должны больше понимать.
   Ну а про то, что я моим умишком ведаю,
   С соседом покалякаю; я ныне у него обедаю. —
   А сосед евоный старик воевода.
   Богатей и тоже княжого заводу.
Ты чего, парень, лезешь! Не трожь, мол, цымбал. Не твоих памороков дело. Отваливай что-лича, разиня.
   Как про то про самое заслышала княгиня,
   — Грех, грит, да беда, грит, на ком не живет. —
   Ну стелет да мелет, врет да плетет.
   Потому как грозен был князь. Разъелся на даровыхъ то хлебах.
   А князь грит: — пошла, грит, Катюше доложи,
   Княжне мою волю княжую скажи:
   Отец, дескать, дочечке найдет женишка,
   А дочечка пусть перетерпит пока. —
   Пошла мать княгиня, пошла в теремок.
   — Здравствуй, грит, дочечка, — А той и невдомек.
   — Что мол, матушка, что мой свет,
   Что ваше благородие изволит приказать?
   — Твому благородию отцов завет:
   Сидеть, хорошеть да суженого ждать.
   — А суженый, мамашенька, мой суженый кто? —
   А та ей: — Воевода, мол, похоже на то.
   То девка заслышавши, белее плата стала.
   Склонилась былинкой, и на пол пала.
Не вздыхай, девки, смотри веселей. Песня наша не кончена.
   Коротко-ли, долго-ли, со свадьбой порешили,
   Девку болезную как в мешок зашили.