Круг зари

Светло и сторожко
играют степные зарницы
над полем, где рожь,
где пшеница, шурша, колосится.
На небе то звезды,
то низкие стелются тучи,
то душно, то дождик
осыплется с облачной кручи.
И только под утро
затихнет июль надо мною, —
настанет минута,
всего лишь минута покоя.
Светло и сторожко,
и голову клонит усталость…
По млечной дорожке
уже поднимается август,
шумят звездопады
по черной окраине неба, —
готовиться надо
к янтарному шествию хлеба,
а два колоска,
две упавшие с неба зарницы,
в уснувших руках
продолжают тихонько светиться.

* * *

Зорюют домны, и сияние
восходит от земли до неба.
Мы ходим будто марсиане
по апельсиновому снегу.

Уральские нас греют камушки

да так, что обжигают руки.
У нас в Магнитке даже бабушки
в недавнем прошлом металлурги.

И вместо сказок слышит внук

слова, похожие на зарево:
«Бывает, можно отдохнуть,
бывает, страшно, как в аварию…»

А мы с тобою так сильны,

так молоды, что мы пока еще
в огонь и воду влюблены,
земля и небо — нам товарищи.

Виктор Туманов, строитель ДОБРАЯ БЕСЕДА НОЧИ СТОИТ Рассказ Ильи Петровича

— Нет, ты скажи мне, старуха, будет в нашей жизни такое время, что выйдешь ты на работу, часа три повкалываешь и пять часов после этого будешь за бригадиром или мастером бегать, еще чтоб работой тебя завалил, а он тебе в ответ: «Иди-ка ты, Иванов, домой, — надоел, голова разболелась, ничего для тебя придумать не могу?» То-то! Сама знаешь, что не будет такого. Хватаем мы эту работу руками и зубами, а ее впереди еще на миллион лет. А хочется всю ее до конца переделать так, чтобы сесть и сказать: баста! Небо я сделал, землю сотворил, цветы распустил, злаки выколосил, животных выпестовал, птиц петь научил, человека породил — пора и кваску попить. Так нет же, нет! Оглянуться не успеешь, как на пенсию провожают, а ты еще и половины того, по чем руки зудели, не сделал. Без тебя комбинат расширяют, плотины строят, пятое там, десятое, а ты уже, как лишняя спица в колесе… Даже думать о том времени страшно!

Тут еще бригада в июльскую жару тает день ото дня: нет, чтобы подождать, — в отпуск потянуло; кто ангину, черта бы ей в глотку, летом хватил; и как нарочно из ГПТУ ребятишек не выпустили еще с экзаменов… Вот и осталось всего работников четырнадцать плотников. А работы!..

За смену, сказали бригадиру, тепляк с одной стороны коксовой батареи разобрать и до последней щепки на трактора погрузить. Батарея новая, разогрелась, расширилась, двери железные, штук пятьдесят, на крючки вешать пора, а тепляк — помеха. Неделю строили мы эту сторону тепляка, стойки раскрепляли, потолок настилали, железом обшивали, и вот теперь, хоть оно ломать — не строить, за смену должны разобрать. Это с четырнадцатью-то человеками!

И вот еще что скажу: когда бригада в полном составе, командовать ею легче. Дал каждому звену по участку — и справляется оно с работой двумя или тремя головами. А тут всего четырнадцать, каждый — сам себе звено. Взять хоть нашего Черного, как раз на его звеньевого ангина-то и нашла. Что с этим Черным без его звеньевого делать? А упрямый… Говоришь ему: так вот надо, а он по-своему, пока сам не увидит, что полсмены зазря на щепки извел.

И находятся ж мученики командовать всеми! Анатолий, к примеру… чем не бригадир? Видит, что можем не справиться, уши топориком держит, из разговоров наших выуживает — путное кто предложит. Алексей у нас — молодая, но разумная голова, давно бы пятый разряд ему иметь пора, а он все не хочет, по четвертому все… Алексей этот и говорит: железо с крыши сорвать, прогоны, что стойки соединяют, распилить и по частям тепляк весь веревкой свалить. Анатолию и слушать дальше не к чему, смотался из будки, минут через пять кричит:

— Выходи на работу!