Круги Данте

― Нет. Вы же поняли, что ничего не было запланировано, ― ответил Баттифолле, не теряя самообладания. ― Я познакомился с этими несчастными гораздо раньше, чем мне в голову пришла флорентийская идея. Моих ушей достигли новости о тревожных настроениях среди населения Поппи. Ходили слухи об иноземных бродягах, некоем подозрительном братстве. Суеверия вместе со страхом перед ересями создали истории о сатанинских обрядах. Я полагаю, что это были рассказы старух, простых и невежественных людей. Но все же я решил в этом разобраться. Мы живем в очень неспокойные времена, так что подобные вещи стали обыденностью, ― сказал граф. ― Найти их было нетрудно. По правде говоря, они оказались просто безумцами, которые не слишком хорошо скрывались, если вообще пытались делать это. Меня удивляет, что вы не вышли на них раньше.

― Этого вы хотели от меня с самого начала, ― пробормотал Данте. ― Поэтому вы подталкивали меня к продолжению расследования.

Баттифолле улыбнулся, опустив глаза на свои руки, вытянутые на столе. Они были большими, сильными ― руки человека, привыкшего постоянно использовать свою силу. Поэт почувствовал слабый вес собственных дрожащих рук. Такими бессильными и пустыми он ощущал их, что, если бы руки графа схватили их, они сплющились бы, как хрупкая скорлупа ореха.

― Иноземное происхождение, намерения, тайна отрезанных языков, ― продолжал граф. ― Это были более чем подходящие приметы того, что что-то неприятное скрыто в них. Было ясно, что они беглецы и стоят на краю могилы, словно на самом деле у них не было другой цели, кроме как избежать костра. Они абсолютно не производили впечатления отлученных, которые хотели мирно жить отшельниками. Их предводитель, единственный, кто мог им быть, оказался безумцем, полным ненависти к окружающим. Он желал лишь мстить. Его последователи, послушные овцы, не обладали ни силой воли, ни языком. Они вели или пытались вести жизнь бегинов, и это делало их еще более уязвимыми, принимая во внимание действия нового понтифика, направленные против этих святош и попрошаек. Можно было передать их в руки инквизиции и одним махом покончить с ними…

― Но вы этого не сделали, ― произнес Данте.

Баттифолле глубоко вздохнул, откидываясь всем своим большим телом назад. Иногда он принимал вид доброго учителя, который должен был объяснять такие очевидные и логичные вещи упрямому и зазнавшемуся ученику.

― Данте Алигьери, ― начал он медленно, ― вы долго занимались политикой. Вы даже занимали весьма ответственный пост приора этой республики. Вы знаете, что даже суд принимает такие решения очень осторожно, понимая их возможные последствия. Вы бы не проголосовали в те сложные дни за соломоново решение об изгнании из Флоренции одинакового числа черных и белых, даже зная, что это решение не соответствует их вине? Вам не кажется несправедливым, что вы действовали против вашего собственного друга? Подумайте.

Баттифолле жестоко управлял чувствами поэта. Он словно вонзил иглы в его сердце, напомнив о тех днях крушения надежд, об изгнании Гвидо Кавальканти, «первого из его друзей». Дружба, которую ему так и не удалось вернуть, потому что Кавальканти расстался с жизнью уже в изгнании, став жертвой эпидемии в Сарзане.

― Идет поиск согласия между гражданами, вы это знаете, ― продолжал граф. ― Что касается убийц, то я больше думал о том, чтобы держать их под неусыпным контролем. Сейчас опасные времена, я же говорил вам. Любые союзы и соглашения непостоянны. Я не знаю, играете ли вы во что-либо, но вам должно быть известно, что хороший игрок никогда не выкладывает все свои карты на стол. Он всегда хранит что-то для подходящего случая. Я решил, что эти бегины станут моей козырной картой, если однажды придется доставить какую-то радость папе Иоанну, подав их головы ему на блюде.

― А пока что вы перевезли их во Флоренцию, чтобы они сеяли ужас, ― презрительно произнес Данте.

― Я перевез их во Флоренцию, чтобы контролировать, ― поправил его граф. ― Я не хотел, чтобы они оставались в моих владениях. Позднее я открыл их способности, послужившие исполнению моих планов. Я уверяю вас, что эти кровожадные ублюдки наслаждались каждым из своих преступлений.

― Вы организовали хорошее линчевание, когда поняли, что они раскрыты, ― напрямик обвинил его поэт.

― Вы меня переоцениваете, ― возразил Баттифолле, полностью погрузившись в сложную игру, в которой было трудно различить правду и ложь. ― Вы знаете, в каком возбуждении находилось население. Подозрений в виновности более чем достаточно, чтобы выместить гнев. Те, кто поджег их убежище, желали их смерти больше, чем я.

― А вы, ― уточнил поэт, ― что вы им пообещали? Что вы обещали им до вчерашнего дня, что эти убийцы чувствовали себя так уверенно? Свободу? Возможность продолжать безнаказанно совершать преступления?

― Им не нужно было ничего обещать, ― сухо сказал граф; он хотел сохранить твердость, но нервничал и избегал взгляда Данте. ― Раньше или позже они бы получили наказание, которое заслужили за свои преступления, прошлые или будущие.