Круги Данте

Граф вновь посмотрел на Данте и спросил тем же ненавистным довольным тоном:

― Вы бы хотели присутствовать при переводе этих убийц?

Поэт с испугом посмотрел на собеседника. Слишком быстро для казни и для очень короткого следствия. Он стал сомневаться: может быть, граф действительно старался устроить побег этих несчастных?

― Коммуна хочет, чтобы их казнь была публичной, ― сказал граф, словно отвечая на незаданный вопрос поэта. ― И я не собираюсь присваивать заслуги себе, так что мы их переводим в Стинке.

Данте отвел взгляд, демонстрируя отвращение и презрение.

― Я уверяю вас, что мало кто во Флоренции пропустит такое представление, ― продолжал граф. ― Меня заверили заранее, что путь к тюрьме будет короче, чем путь процессии цеховиков до Сан Джованни. ― Потом граф посмотрел на своего помощника, отпуская его одной-единственной фразой: ― Я тоже не смогу присутствовать при этом.

На лице помощника было написано неподдельное удивление, он даже сомневался, уходить или нет. Граф пресек все вопросы одним нетерпеливым жестом. Пока поэт смотрел на красные пятна, падающие от свечи на пол, граф подошел к нему и снова сотряс воздух своим громким и твердым голосом.

― Я признаю, что должен многое вам объяснить…

Он указал Данте на скамью, стоящую перед его массивным деревянным столом, приглашая сесть. Торопливость графа исчезла так же быстро, как его попытки скрыть свое участие в этих преступлениях. Казалось, он готов все рассказать, раскрыть подробности истории, которую так хорошо выстроил и которой так хорошо руководил, оставаясь в тени. Возможно, потому что теперь удовлетворение распирало его; возможно, потому что он считал, что поэт все же заслужил право понять интригу, которую он провернул за последние дни.

Данте чувствовал себя уставшим. Это была не острая боль в натруженных мышцах и не ломота в костях. Это была усталость, сотканная из страхов и печалей из-за разбитых иллюзий, тяжелая, словно каменная плита. Данте сел на скамью, не проронив ни слова. Баттифолле с некоторым усилием снял свои доспехи. Он бросил их на пол, словно избавлялся от необходимого, но неприятного груза. Послышался звон металла. Теперь он остался в камзоле из хорошей теплой ткани, отороченной кожей, приобрел вид придворного и словно стал ближе к Данте. Он сел в кресло за своим столом, как сидел во время их первой встречи. Та же самая расстановка, только с разницей во времени, словно все события, произошедшие за это долгое время, были выведены за скобки.

Поэт вглядывался в тени, словно пытался разглядеть Франческо, но его там не было. Со вчерашнего вечера он не встречал своего спутника. Небольшое отличие, которое свидетельствовало о том, что эта встреча не была продолжением первого дня. Данте словно проверял, чтобы все произошедшее за эти несколько дней не оказалось кошмарным сном, приснившимся ему во время графского монолога. Было и еще очень существенное отличие, намного более важное и замечательное: наконец-то темой разговора стала правда, а не смесь из обмана, обещаний и попыток убедить поэта. Тем не менее эта правда не успокаивала, но и не терзала Данте, как неуверенность в начале беседы. Баттифолле, уже сидя, сделал глубокий вдох, словно ныряльщик перед прыжком, и снова погрузился в ужасы своего повествования.

― Смерти Бертольдо и Бальтазарре расшевелили сознание флорентийцев, ― продолжил он, начав с того места, на котором его прервали. ― В конце концов, они были представителями правящего класса, а если они не могли себя защитить, то почему им позволено стоять у власти? Кроме того, вражда между семьями, ― добавил он со злобной улыбкой, ― предвещала кровавую баню, как в старые времена… а в этом были совсем не заинтересованы процветающие флорентийские купцы. Добрая почва. Представляете, какие семена оставалось посеять? ― задал граф риторический вопрос.

― Иноземец… ― ровным голосом произнес Данте.

― Действительно! ― воскликнул наместник. ― Иноземец. Вернее, некий торговец, один из жадных купцов, которые приходят на запах флоринов, чтобы отхватить свою порцию флорентийского пирога, ― добавил он, демонстрируя не слишком большое уважение к торговцам. ― В действительности этот болонец по чистой случайности стал жертвой, на его месте мог оказаться любой другой. Но, как они сами уверяют, мир торговли часто так же опасен, как игра в кости.