Круги на воде

Теофил до сих пор служит в Кэмбридже, он выпустил под псевдонимами несколько книг в университетском издательстве. Иногда он является во сне нерадивым студентам и побуждает их к прилежанию. А сам Ангел спит и видит Белый Город, где умная девочка Раса, дочь Риммы и Самариила, случается, вспоминает о нем. Теофил обходит Город по кругу, но не смеет приблизиться, памятуя, что сны – суть трение души о плоть, а у Ангелов – нет плоти и, следовательно, не бывает снов.

12. Тени Едема

Я стоял на коленях над бездыханным и невесомым телом своего Ангела и читал молитвы с его пояса, потому что других не помнил.

В самом дальнем углу Ада я остался один.

Лучше бы мне не родиться, и счастливей меня оказалась та девочкавыкидыш, которую мама потеряла в семьдесят шестом.

Я упал на грудь Руахила – и нет, не заплакал – завыл, и пещерные гады забились в норы, опаленные этим криком, потому что печаль моя была неподдельной.

Пусть бы я до конца струсил там, наверху, и Ангел мой был бы теперь жив.

Я бил Руахила по ланитам, припадал ухом к устам и вдруг заметил, что изо рта его все еще торчит ледяная игла. Я осторожно схватил ее за ушко зубами, медленно вытянул и проглотил.

Игла со звоном упала в желудок и там лопнула по числу моих грехов на семьдесят семь осколков, которые превратятся в воду.

Так, утолив жажду, вызванную слезами, я продолжал рыдать и не замечал, что теперь уже я лежу на полу пещеры, а Руахил сидит надо мной на корточках и гладит холодной рукой по голове.

Невольные грехи подкатились к моим глазам, и забытые – всплыли в памяти. От осознания собственной мерзости мне хотелось плакать сильнее, но сильнее уже не получалось. Я стал задыхаться, и тогда сознание милосердно меня оставило. Я помню, тело сильно тряхнуло, словно кто-то вырвался из него, и я упал в бездонный ледяной омут, во мрак, в обморок.

На коленях, блудным сыном, стоял я, обнимая своего Ангела, и орнамент на его кирасе больно врезался мне в щеку. Руахил был бледен, как человек, и перья с его крыльев осыпались, словно листья осенней ночью, обнажая белую кожу. Но это был он, и он был жив.

Нельзя с головой уйти в Смерть и не потерять ни одного волоса, – сказал Руахил, – но мы, похоже, ударились о самое дно. Хлебнули лишнего. По-моему, теперь я знаю, где Каин берет свои иглы.

Слава Богу, ты жив, – сказал я.

Аминь, – сказал Руахил и, помолчав, добавил: – Надо уходить, скоро они придут. Ангельский дух им ненавистен не меньше русского.

Мы обнялись как братья и пошли прочь, пошатываясь и тяжело вздыхая. Ангел понюхал ветер, подобно волку. Мы свернули в тесный боковой отнорок и оказались в полной темноте, потому что сил держать нимб у Руахила не было.

Мы брели, мне показалось, на запах, которого я до времени не ощущал. Но через час пути и мне явился резкий и пьяный дух сырой нефти. Тоннель резко пошел вниз, я поскользнулся, упал и покатился по скользкому полу, а когда поднялся – ощутил над головой гулкую пустоту. Мы оказались внутри выработанного нефтяного горизонта.

Руахил закрыл мне рот ладонью, велел не дышать и прочел молитву, вызывающую ветер, над которым ему дана некоторая власть. Ветер вскоре прибыл, пыхтя и повизгивая, и колоколом накрыл меня. Набатом разлился я в затхлом воздухе, которым, должно быть, дышал еще Иона. Но даже кислый воздух лучше, чем свежий эфир.

Мы брели по горизонту, по болоту былых времен. Нефть была то по пояс, то по горло, и если бы кто-то из них сейчас нас увидел, то принял бы за своих. Казалось, сама тьма была здесь не газообразной, как наверху, а жидкой. Она липкой коркой покрывала наши тела, лезла в уши и рот.

Наконец, болото стало мелеть и внезапно оборвалось. Перед нами была лишь пропитанная нефтью плита – базальт. Руахил приложил к скале ухо, прислушался.

Мы должны идти дальше, – сказал Руахил. – Если пройдем, спасемся. Если же нет – через год-другой какой-нибудь мелкий бес подожжет нефть из пустой шалости, а через час тебя станет мучить жажда.

Я потрогал камень рукой. Он был настоящий.

Не думай об этом, – сказал Руахил, – иди, и все.

Я разделся и вошел в тело камня.

Это возможно, если осознать свою бестелесность, и тогда давить просто некого.

Сквозь скалу я прошел во сне. Где она была крепче, там я давил базальт, словно снег, где крепче был я, камень тек сквозь туловище, как поток сквозь сеть. Когда же скала меня поймала, заманив серебряной жилкой, я превратился в газ.

Внутри камня я понял, что такое настоящий холод и подлинная тишина.

Еще мне нравилось, что внутри массива нет ни пространства, ни пустоты, ни смерти, ни жизни. А я скале не понравился как раз тем, что во мне все это было, и она меня без схваток выплюнула.

Едва я выкатился из камня, меня подхватила вода. Я упал на спину и впервые увидел свет, мутные сумерки цвета чая, захохотал и стал задыхаться. За спиной бурлили и лопались пузыри, это ветер, которому велено было меня охранять, застрял в решетке базальта, будто птица в силках.