Круглая молния

У него ничего не болело, потому что тела своего он словно бы не чувствовал — занемело. Оно стало болеть лишь тогда, когда его начали резать. Ваня ничего не мог понять: почему его режут? Но чей-то ласковый женский голос, похожий на голос матери, уговаривал:

— Потерпи, дружочек, потерпи.

Скоро терпеть ему стало невмоготу. Но спокойный голос все уговаривал его:

— Сейчас, дружочек, сейчас…

Потом он уже перестал слышать этот ласковый голос и перестал ощущать боль — сладко потянуло ко сну, и он заснул, чтоб проснуться уже почти здоровым.

— Вот видишь, — сказал ему все тот же ласковый женский голос, — теперь будешь жить до самой смерти.

На женщине был белый халат, но рукава и полы его были забрызганы кровью.

— Двенадцать осколков я из тебя вынула, дружочек, попробуй теперь умереть — не разрешаю!

…Иван Макарович лежал под копной ржаной соломы, смотрел в высокое белесое небо, а в ушах его будто все еще звучал тот далекий, почти забытый голос: «Не разрешаю!»

8

Анна Максимовна обещала Исачкину наведаться в колхоз и сдержала обещание. Правда, получилось не совсем удачно. У кого ни спрашивала, где председатель, никто не знал.

Между тем жатва на полях шла и без председателя: гудели комбайны, стрекотали жатки, машины одна за другой отвозили хлеб на зерносушилку, одна жатка сломалась, и к ней прямо на поле подрулила машина техпомощи. Тут же из машины выскочили главный инженер с механиком, засуетились вокруг жатки, выясняя причину поломки.

Все это Анна Максимовна видела, все замечала, глядя из кабины новенькой райкомовской «Волги», но ей нужен был Иван Макарович, а его-то как раз нигде не видно.

— Да что он, сквозь землю провалился? — досадовала Анна Максимовна, гоняя шофера Гену с одного поля на другое. Разгневанная, она уж было хотела повернуть назад, а председателя вызвать в райком по телефону, как вдруг Гена приметил:

— Не председательский ли это «газик»? Вон, у Кудряшки, отдыхает.

Анна Максимовна, приглядевшись и действительно узнав «газик», приказала живо ехать туда. Подрулив прямо к березе, шофер чуть не наехал на председателя, зарывшегося в копну так, что наружу торчал лишь сапог с разорванным и аккуратно залатанным голенищем.

— Это его сапог? — спросила Анна Максимовна.

— Его! — подтвердил Гена.

— Ну-ка, дерни!

Шофер Гена дернул, но, видать, не рассчитал сил и шлепнулся наземь. В руках у него оказался сапог вместе с портянкой, а председатель, не просыпаясь, подтянул и спрятал в солому босую ногу.

Анна Максимовна нахмурилась.

— Иван Макарович! — громко позвала она. Солома зашевелилась. — Вот так, Гена, — насмешливо заметила она, — председатель передового колхоза «Рассвет» проводит уборку урожая.

Иван Макарович быстро поднялся:

— Простите, всю ночь не спал, а тут сморило… — Он стоял перед секретарем райкома, весь обсыпанный соломенной трухой, припадая на босую ногу, виновато теребя черную бороду, — Я не ждал, что вы так рано можете заявиться…

— А разве рано? Двенадцатый час…

Он надел сапог, отряхнулся:

— Что вас, Анна Максимовна, интересует у нас?

— Все, — проговорила она строго. — Решительно все. — Она опустилась на развороченный ворох соломы, сняла с головы косынку — черные густые волосы так и потекли по ее плечам. — Хорошо-то как, а? Хлебом пахнет…

Иван Макарович недоверчиво взглянул на нее.

— Да, да, — улыбнулась она в ответ на его немой вопрос. — А почему бы мне и не поваляться на свежей соломке? Я ведь тоже человек. Ты никогда не задумывался над этим, Иван Макарович?

— Никогда, — честно признался он.

— Спасибо за откровенность. Но давай хотя бы на время забудем, что я секретарь райкома, а ты председатель колхоза, давай поговорим просто как люди. Допускаешь такую возможность?

— И даже приветствую.

— Тогда садись рядком, — слегка отодвинулась на соломе Анна Максимовна, — и поговорим ладком.

Лицо у Ивана Макаровича было темное, и на нем, как пучки спелого овса, кустились светлые брови. Борода же была черная, а глаза под цвет бровей — тоже светлые, хотя и не понять, какого оттенка: не то голубого, не то зеленого.

Анна Максимовна мягко, но требовательно заглянула в эти непонятные глаза, попросила:

— Расскажи мне о себе, Иван Макарович. Я ведь так мало о тебе знаю.

Он загреб в кулак пучок соломы, стал завивать ее тугим жгутом, как для вязки снопа.

— Мое личное дело всегда у вас под рукой.

— Какой ты ершистый, однако, — недовольно проговорила Анна Максимовна, — я ведь не настаиваю — прошу.

— Слова-то у вас просительные, а голос…

— Ладно тебе, не придирайся к голосу. Он у меня, можно сказать, от природы такой.

Иван Макарович перестал вить жгут, отбросил его в сторону, сел, прислонясь головой к стволу березы.

— Ну, что о себе? Сразу и не сообразишь.

— Где родился? Какая семья? Я ведь недавно у вас. Свои кадры мало знаю…