Круглая молния

— Родился здесь, в Снегиревке. В семье пятеро. Я последний. Что называется, подскребыш. Отец и двое братьев погибли на фронте. Ну, кое-как жили. Щи, как говорится, лаптем хлебали. Это когда они были — щи. Потом и мать умерла, надорвалась на тяжелой работе. Остались я и две сестры. Дед с нами. Занятный он был, мой дед. Бывало, колосок на дороге найдет, в платок его завернет и на правление колхоза. Расшумится, разбушуется. Всех мироедами звал. Самое страшное ругательство — мироед. Тот, кто мир ест. «Вы, мироеды, — говорил, — цену хлебу не знаете!» Семью держал в строгости, хоть сам ничего уж делать не мог. После его смерти растили меня сестры. Учили. Сами-то по четыре класса закончили, а меня — в институт. Да чтоб непременно на учителя… Лет пять учительствовал, потом выбрали председателем. Вот и вся моя биография.

— А семья как? — поинтересовалась Анна Максимовна.

— Семья как семья. Правда, долго я не женился — сестрам помогал детей растить. Потом подвернулась одна…

— Хорошая?

Иван Макарович усмехнулся:

— Жены все хорошие…

— Что ж ты так обобщаешь? Даже колосьев одинаковых на поле не бывает, а ты всех под одну гребенку… — Она подобрала волосы, снова повязала косынку. — Ты ко всем женщинам непримирим или есть исключения?

— Есть, — признался Иван Макарович.

— Кто?

— Мои пенсионерки. Вот кому нужно в ноги кланяться. И ордена давать. За добросовестность. Не такое уж частое в наше время качество.

— А много их у тебя?

— Да половина колхоза! Молодежь норовит, где поглубже. А эти… Не перестаю удивляться. Вытянуть на себе войну, детей, колхозы, уйти на отдых, но каждый день все еще бегать на работу. Причем бегать как на праздник!.. Позавчера было. Еду мимо Касьяного ляда, глядь, а Антиповна от меня за куст прячется. Думаю, в чем дело? Они с внучкой землянику собирали. Спрашиваю у внучки: чего это, дескать, Антиповна от меня за куст прячется? Стыдится, отвечает, что на работу не вышла. Вы понимаете — стыдится. А спросите, сколько той Антиповне лет? Восемьдесят пять! Что ни говорите, крепкое поколение!

— А дочка как? — помолчав, спросила Анна Максимовна.

— Ну вот, а говорите, что ничего про меня не знаете. Дочка? Дочка у меня забавница. Как выдумает что-нибудь…

— Выдумает?

— Ага. Заскочил я как-то на обед, вдруг слышу: «Граждане пассажиры! Наш лайнер ТУ-104 летит на высоте девять тысяч метров. Прошу сохранять спокойствие и улыбаться». Стюардессой хочет стать.

— Учится хорошо?

— Да пока учителя не жалуются.

— С урожаем нынче как? — помолчав, спросила Анна Максимовна.

Иван Макарович обрадовался: он уловил замешательство и ждал какого-нибудь каверзного вопроса, но, слава богу, пронесло.

— Центнеров по двадцать пять на круг соберем, — ответил он.

— А не прибедняешься? Смотри-ка, рожь как вымахала!

— Чересполосицы много. Пустотела.

— А твой сосед Струков на тридцать пять замахнулся.

— Замахнуться можно и на сто, да как бы не промахнуться.

— Осторожный ты человек, Иван Макарович, расчетливый.

— В нашем деле без расчету нельзя. Сами знаете.

— Ну, хорошо! — Анна Максимовна собралась встать и даже протянула председателю руку, чтоб помог подняться, Иван Макарович нагнулся, и на ключице у него она увидела рваный шрам.

— Что это у тебя, Иван Макарович?

Он подергал плечом, поправил ворот рубахи, чтоб закрыть шрам.

— Война.

— Но ведь ты молод был для войны.

— Всем тогда досталось.

— Мину небось разряжал? — усмехнулась Анна Максимовна.

— Угадали — мину.

— И здорово она тебя?

— Двенадцать осколков вынули.

Анна Максимовна недоверчиво поглядела на Ивана Макаровича.

— Как же ты выжил?

— А куда денешься? Заставили выжить. Мужчин после войны, говорят, и так мало останется, кто будет жизнь налаживать? — Иван Макарович запахнул ворот рубахи: дескать, хватит обо мне. — Вы сами-то где в войну были? — спросил он.

Анна Максимовна вздохнула.

— Стыдно признаться, но я войны-то, как таковой, и не видела. Учительствовала в Казахстане.

— Какой предмет?

— Все предметы. Все до одного. Учительница младших классов. А учительнице той… самой кто бы сопли под носом вытер. Семнадцатый год шел. Ну, и воевала с ребятишками. Бывало, ругаюсь на них, чтоб не баловались, а самой так хочется побегать с ними, поиграть… Ну да что об этом. Давай-ка проедемся по полям. Хочу сама поглядеть, как ты хлеб убираешь.

Часа два колесили они по свежескошенному жнивью за комбайнами. Анна Максимовна придирчиво проверяла качество обмолота. Просила остановить тот или иной комбайн, беседовала с комбайнерами. Вдруг вспомнила:

— Что-то я не вижу вашего знатного комбайнера Федора Драча?

— Болеет Федор. Язва замучила, а в больницу не хочет.

— Что значит — не хочет? Прикажи!

— Разве в таком деле прикажешь?

Анна Максимовна укоризненно покачала головой:

— Не бережем мы своих людей, ох, как не бережем… Постой, а это разве не его комбайн? Вон, вон — синий…

— Сейчас на нем жена Федора работает. Наталья.

— Ну-ка, ну-ка, останови…

Иван Макарович, выйдя из машины, поднял руку, но комбайн протарахтел мимо.

«Не заметила, что ли?» Он побежал вдогонку комбайну, изловчившись, прямо на ходу вспрыгнул на подножку.