Круглая молния

— Вчерась получила. Читаю и глазам не верю: про любовь! Ну, думаю, Юлька — поганка, еще и тринадцати годов нету, а уже ухажера завела! А потом глядь на конверт. Письмо Ефросинье Сидоровне Крыльцовой. А Ефросинья-то я. Другой в деревне нету.

— Да уж такой не только в деревне, а на всем белом свете…

— Опять ты за свое! — отмахнулась от него Фрося. — Я про дело, а ты…

— От кого ж это? — поинтересовался дед Степочка.

Фрося всплеснула руками.

— В том-то и дело — не знаю! Фамилия неразборчистая. На, сам почитай.

Дед Степочка снял со лба очки, водрузил их на глаза, чертыхнулся, потому что длинные лохматые брови мешали ему читать, — и начал:

«— Здравствуйте, многоуважаемая Ефросинья Сидоровна! — Он замолчал и внимательно поглядел на Фросю: ишь ты, «многоуважаемая». — Не подумайте, что я какой непутевый, я еще никому в своей жизни не писал писем, разве что друзьям по службе. И никого еще не любил. Но как только услышал ваш голос, со мной будто что-то сделалось. Непонятное. Я будто заново народился. Голос у вас такой нежный, такой ласковый, что хочется слушать его и слушать…»

Дед Степочка приподнял очки и в упор поглядел на Фросю. Та сидела, не шевелясь, лишь глаза удивленно моргали.

— Ой, хитришь, баба! Как же ты не знаешь, от кого письмо, ежели он твой голос слыхал?

— Вот ей-боженьки! — перекрестилась Фрося. — Во сне, что ли, я ему приснилась? Спьяну…

— Может, и во сне, — согласился дед Степочка, но тотчас же и засомневался, — а адрес как же? Тоже во сне узнал? Видишь, деревня Лупановка. Фамилия, имя — все сходится.

— В том-то и загвоздка, — задумчиво произнесла Фрося и посмотрела на небо: оно было чистым, как вода в роднике, и на душе у нее посветлело.

— Может, и он сейчас смотрит на небо?

— Кто? — не понял дед Степочка.

— Ну, тот, что письмо написал. Ты дальше-то, дальше прочти.

«— Я ничего у вас не прошу, — прочел дед Степочка, — кроме одного: ответьте мне, и я буду знать, что вы есть, ходите по земле, смотрите на звезды, на которые и я смотрю…»

— Ответила? — строго спросил дед Степочка.

— Ты что?! — вскинулась Фрося. — У меня же детей трое, Васька четвертый!

Она вырвала из рук деда письмо, хотела разорвать, но раздумала. Погладила, снова сунула за пазуху.

— А Васька-то, Васька как же? Про Ваську мы и забыли. Небось уже похолодел…

Она рванулась со ствола ивы, корзинку опрокинула.

— Беги, беги! — напутствовал ее дед Степочка. — Жалей. Он тебя, глядишь, пожалеет…

Фрося бежала назад к дому, торопилась застать мужа еще в живых и тут услышала, как на другом конце деревни раздавалось:

— Фроська, мать твою! Где моя «блондинка»?

Фрося беззлобно ругнулась, кинула в траву половник и вернулась назад к деду Степочке.

— В следующий раз, — присоветовал он ей, — бей железным половником. Не прогадаешь.

Не дожидаясь прихода мужа, она спустилась к реке, не спеша вымыла руки, ополоснула лицо. В воде качались опрокинутые деревья, они так сплелись кронами, что и неба не было видно, лишь солнце пробивалось меж ветвями, золотило зеленую воду. Лучи проникали и глубже, до самого дна, отражаясь от гладких, отполированных водой камушков.

Тем временем подоспел и Васька, Был он бос, нечесан, в одной нательной рубахе, и та надета наизнанку.

— Фроська! — сказал он, правой рукой почесывая себе левый бок. — Последний раз тебя спрашиваю: кто я?

— Ну, Артур, — ответила Фрося.

— Не то. Хозяин я в доме или так… пришей кобыле хвост?

— Ну, хозяин, — буркнула Фрося, заставляя его переодеть налицо рубашку.

— А раз хозяин, должен я свой резон поставить. Думаешь ты переезжать в новый поселок или же нет?

— Отстань!

— Не отстану!

Васька икнул, повернулся к деду Степочке:

— Ну-ка ты, пень трухлявый, рассуди нас! Думаешь, из-за чего у нас с женкой война? Я ее к счастливой жизни волоку, а она упирается. Фроська, мать твою, последний раз спрашиваю!

— Иди ты… проспись!

Васька немного подумал. А когда он думал, лицо его делалось важным и значительным, как у какого-нибудь начальника.

— Лады. В таком случае… Как это ни прискорбно, мне придется тебя оставить.

— Скатертью дорожка!

Но Васька не уходил, стоял, покачиваясь, и икал.

— Детей, — наконец сообразил он, — поделим поровну. — И стал подсчитывать: — Если Гавроша мне, то тебе Юльку… Нет, лучше мне Юльку… Постой, а Оксанку как же?

— Оксанку разорвать придется!

Васька рассердился:

— Ишь, разорвать! Тебя бы саму разорвать… — И вдруг его осенило: — В таком случае я оставляю тебе всех! Под расписку. А сам ухожу. Потому что тяжелым камнем висишь ты на моей молодой перспективной жизни.

Но так как Фрося не отвечала, лишь глядела жалостно, он снова начал куражиться:

— Слышь, Фроська! Заплачешь без мужа. Но не уговаривай, не надо. Я решил окончательно и бесповоротно — ухожу! Просить будешь — не вернусь. Я все сказал!

И, подтянув штаны, он гордой походкой направился к дому.

Фрося плюнула ему вслед.

— Иди, иди, живи там со своей перспективой, а мы и так как-нибудь проживем. Перспектива… Знаю я твою перспективу — к сельмагу поближе. К дружкам-приятелям.

Васька шел впереди и, подняв кулак, грозил небу, будто оно было виновато во всех его злоключениях: