Круглая Радуга (ЛП)

Почти ничего о Лени. Их разлучили, сказала Ильзе, ещё зимой. Ходили слухи, что её мать перевели в другой лагерь. Так, так. Пожертвуй пешку, сними королеву: Вайсман выжидает посмотреть как отреагирует Пёклер. На этот раз он слишком далеко зашёл: Пёклер зашнуровал ботинки и довольно спокойно отправился на поиски этого SS-мэна, застал того в его кабинете, обличил в присутствии сочувственных, неясно правительственных лиц, речь достигла красноречивой кульминации, когда он швырнул шахматную доску с фигурами в нагло моргающее лицо Вайсмана... Пёклер импульсивен, да, бунтарь—но, Generaldirektor, такая его запальчивость и честность нужны нам…

Девочка вдруг пришла к нему в объятия, поцеловать его снова. Просто так. Пёклер забыл свои муки и долго прижимал её к своему сердцу, не говоря ни слова...

Но в ту ночь в комнатушке только дыхание—никаких желаний луны в этот год—с её койки, он лежал без сна, вычисляя, одна из дочерей подстава? та же дочь дважды? обе подставные? Начинал просчитывать комбинации для третьего визита, для четвёртого... У Вайсмана, тех, кто за ним, найдутся тысячи таких детей под рукой. В течение лет, с их взрослением, сможет ли Пёклер полюбить какую-то—достигнет ли она, таким образом, королевской линии и станет заменой королевы, утраченной, забытой Лени? Его Противнику известно, что подозрение Пёклера всегда будет сильнее любого страха истинного кровосмесительства... Они могут выдумывать новые правила, усложняя игру до бесконечности. Что мог любой мужчина, опустошённый подобно Пёклеру, чувствовать в ту ночь, как поддерживать постоянную готовность достаточной для этого гибкости?

Kot—какая нелепость—разве он не видел её по всякому, в их прежних городских комнатах? Носил, спящую, плачущую, выкручивающуюся, смеющуюся, голодную. Часто он возвращался домой слишком усталым, чтобы дойти до кровати, и лежал на полу с головой под единственным деревянным столом, скрючившись, разбитый, не зная, сможет ли уснуть вообще. Когда Ильзе заметила в первый раз, она подползла и долго сидела, уставившись на него. Ей не случалось ещё видеть его неподвижным, горизонтальным, с закрытыми глазами… Он засыпал. Ильзе склонилась и укусила его в ногу, как кусала горбушки хлеба, сигареты, ботинки, всё, что могло оказаться пищей.—Я отец твой.—Ты инертный и съедобный. Пёклер вскрикнул и откатился в сторону. Ильзе заплакала. Он был слишком усталым, чтобы восстанавливать дисциплину. Лени пришлось её успокаивать.

Он знал все плачи Ильзе, её первые попытки произнесения слов, цвет её кала, цвета и звуки, которые её успокаивали. Уж он-то должен знать его этот ребёнок или нет. Но он не знал. Слишком многое произошло за это время. Слишком много перемен и снов...

На следующий утро руководитель его группы вручил Пёклеру отпускное удостоверение и чек с отпускным бонусом. Никаких ограничений в выборе маршрута, но временной лимит в две недели. Переводится: А ты вернёшься? Он упаковался, и они сели на поезд до Штеттина. Склады и сборочные цеха, бетонные монолиты и сталь пусковых башен, служившие вехами его жизни, откатились назад, затеняясь в громады лиловатых кусков, отодвинутые один от другого болотами, параллаксом удалённости. Осмелится ли он не вернуться? Сможет ли рассчитать так далеко вперёд?

Он предоставил Ильзе выбор места назначения. Она избрала Цвёльфкиндер. Лето кончалось, мирное время было почти на исходе. Дети знали что надвигается. Играя в беженцев, они заполняли вагоны поезда, притихшие, более церемонные, чем ожидал Пёклер. Ему приходилось обуздывать порывы затеять болтовню всякий раз: когда взгляд глаз Ильзе переходил от окна на него. В глазах их всех он видел одно и то же: он чужой им, ей, и отчуждение росло, а он не знал как обернуть вспять это...

В корпоративном Государстве должно иметься место для невинности, и многих из её проявлений. Для развития официальной версии невинности, культура детства оказалась бесценной. Игры, сказки, исторические легенды, вся атрибутика притворства могут подгоняться и даже воплощаться в определённом физическом месте, типа Цвёльфкиндер. С годами оно стало детским местом отдыха, почти курортом. Если ты взрослый, тебе нельзя было находиться в городской черте без сопровождающего ребёнка. В городе был ребёнок мэр, детский городской совет из двенадцати. Дети подбирали бумажки, фруктовые очистки, бутылки, оставленные тобой на улице, дети были экскурсоводами при посещении Зоосада, Сокровищницы Нибелунгов, предупреждали тебя сохранять тишину во время впечатляющего представления о возведении Бисмарка, в день весеннего равноденствия 1871, награждении его титулом князя и имперского советника… детская полиция задерживала тебя, если оказывался без ребёнка для сопровождения. Кто на самом деле управлял делами города—это не могли быть дети—оставались хорошо спрятанными.