Круглая Радуга (ЛП)

В полночь дождь прекращается. Он оставляет Маргрету, чтобы прокрасться в холодный город со своими пятью кило, придержав для себя тот, из которого грабанул Чичерин. Русские войска поют в своих расположениях. Солёная боль музыки гармоней плачет у них на задворках. Материализуются пьяницы, весёлые и ссущие в центральные борозды мостовых. Грязь заполнила какие-то из улиц словно плоть. Снарядные воронки полны дождевой воды до краёв, мерцают в свете ночных бригад по расчистке развалин. Разбитый вдребезги Бидермаерский стул, ботинок без напарника, стальная оправа очков, собачий ошейник (глаза обшаривают края извилистого пути в ожидании знака, явного сигнала), винная пробка, расщепленный веник, велосипед без одного колеса, выброшенная подшивка T"aglicheRundschau, дверная ручка из халцедона покрашенная в синий, давным-давно, ферроцианидом железа, рассыпанные клавиши рояля (все белые, октава в В, если быть точным—или Н, в Германской номенклатуре—ноты отринутого Локрийского тона), чёрно-янтарный глаз какого-то звериного чучела... Мусорная ночь. Собаки, запуганные и дрожащие, бегают позади стен с верхушками из резких скачков графика лихорадочных температур. Где-то утечка газа оттесняет на минуту смерть и запахи дождя. Ряды чёрных оконных глазниц громоздятся в боках выпотрошенных квартирных блоков. Куски бетона нанизаны на вздыбленные прутья арматуры, что изогнулись как чёрные спагетти, целые груды зловеще покачиваются над головой, как только чуть заденешь пробираясь мимо... Гладколицый Хранитель Ночи витает, прикрывшись безразличными глазами и улыбкой, свернувшись калачиком и бледный, над городом, урча свои хриплые колыбельные. Молодые мужчины проводили Инфляцию точно также, на улицах в одиночестве, некуда зайти укрыться от чёрных зим. Девушки оставались допоздна на ступенях или засиживались на скамейках в свете фонарей вдоль рек, в ожидании бизнеса, но молодые мужчины проходили мимо, проигнорированные, сутуля подбитые ватой плечи, деньги не имели отношения к чему-либо что они могли купить, разбухающая, бумажная раковая опухоль в их бумажниках...

Чикаго Бар охраняется снаружи двумя из их потомков, пацаны в костюмах Джорджа Рафта, на несколько размеров больше них, на слишком много, чтобы хоть когда-то доросли. Один всё время кашляет, в неудержимых предсмертных спазмах. Второй облизывает свои губы и пялится на Слотропа. Пистолетоносцы. Когда он упоминает имя Кислоты Бумера, они сдвигаются перед дверью, мотая головами: «Послушайте, мне надо передать ему пакет».

– Не знаем такого.

– Могу я оставить сообщение для него?

– Его тут нет.– Который с кашлем делает выпад. Слотроп уворачивается, матадорским взмахом накидки отвлекает, делает подножку и валит пацана, тот лежит на земле матерясь, весь запутавшись в своей длинной цепочке с брелоком, пока его напарник запускает руку под болтающийся на нём пиджак костюма за, как полагает Слотроп, огнестрельным, так что этого Слотроп пинает по яйцам и с криком « FicktnichtmitdemRaketemensch!», чтоб понимали, типа н-но, Сильвер! в этом месте, и он смывается в тени, между грудами обломков брёвен, камней и земли.

Он выбирает тропу, по которой, как ему кажется, Кислота вёл их в ту ночь—часто теряет её, забредая в безоконные лабиринты, клубки колючей проволоки от празднества смертельных штурмов в минувшем мае, потом в разнесённую с бреющего, перерытую взрывами стоянку грузовиков, откуда полчаса не может выбраться, круговёртный акр резины, солидола, стали и расплёсканного бензина, куски автомашин указывают в небо или в землю, ничем не отличаясь от Американской свалки металлолома мирных времён, слившейся в странные, коричневые лица из Сатердей Ивнинг Пост, только уже не простецкие, а явно зловещие… да это точно Субботняя Вечерняя Почта: это лица посыльных в шляпах-треуголках поспешающих с длинных холмов, вниз мимо вязов, Бёркширские легенды, путники затерявшиеся на краю Вечера. Приходят с посланием. Они перестанут кривиться, впрочем, если всмотришься. Они разгладятся в извечные маски, которые поведают своё полное значение, всё тут же проступит на поверхности.