Может им лучше переключиться на отели, на заполнение форм и проверку наличия при них биноклей и фотокамер? Этот дом, город, арочное скрещенье Джессики и Роджера, всё так беззащитно перед германским оружием и Британскими законоуложениями… не то, чтобы ей тут страшно, но всё-таки пусть были бы люди вокруг, и чтоб это действительно было городком, её городком. Прожектора можно оставить, для ночного освещения, и аэростаты тоже, как толстопузые приятели утра—всё, даже дальние взрывы пусть остаются,лишь бы не приближались… не надо ещё никому умирать… почему нет? Просто возбуждение, вспышка и грохот, приближение летней грозы (жить в мире где такое красит день), всего лишь добрый гром?
Джессика всплывает над собой, взлянуть на себя смотрящую в ночь, парить в широкобрючном, широкоплечном белом, атласногладком на её обращённых в ночь боках. Пока что-то не ударит слишком близко, они в безопасности: в их чаще сребросиних стеблей с наступлением темноты дотягивающихся до туч – прикоснуться или развести, зелёно-коричневые массы в униформе, под конец дня, окаменев, глаза неотрывно уставились вдаль, на колонны к передовым, к предначертанным судьбам, которые, и это так странно, не имеют отношения к ним двоим тут… ты не врубаешься что идёт война, идиотка? да, но Джессика тут в пижаме своей сестры, а Роджер спит голяком, при чём тут война?
Пока не коснётся их. Пока что-то не грянет. Каляки-маляки оттянут время, чтоб успели укрыться, ракета ударит прежде, чем они услышат её приближение. Нечто библейское или же жуть из древних северных сказок, но никак не Война, не битва добра и зла из ежедневных радио-новостей. И почему бы, ну, не продержаться…
Роджер пытался объяснить ей статистику V-бомб: различность распределения, с высоты полёта ангела, над картой Англии, и шансы их двоих, если рассматривать отсюда, снизу. Она почти поняла, разобралась в его уравнении Поиссона, но просто до конца не улавливала—её каждодневно вынужденное спокойствие и чистые числа, чтоб они сошлись. Как-то всё выскальзывало.
– Почему твои уравнения только для ангелов, Роджер? Почему мы не можем повлиять снизу? Какое-нибудь ещё уравнение, чтоб мы находили безопасное место?
– И угораздило ж меня попасть,– его дежурный сочувственный ответ,– в среду статистических невежд! Это невозможно, милая, при постоянной средней плотности попаданий. Пойнтсмену даже и настолько не доходит.
Ракеты
В его маленьком бюро сейчас водружена огромная карта, окно в иной ландшафт, не в зимний Сассекс, названия и паутина улиц, печатный призрак Лондона в 576 квадратах, один квадрат для каждого квадратного километра. Удары ракет помечены красными кружками. Уравнение Поиссона скажет, для произвольно выбранного количества, какие квадраты не будут задеты, какие получат по одному, два, три и так далее.
Эрленмерова колба булькает на подставке. Голубой огонь потрескивает, преломляясь в циркуляцию смеси внутри стекла. Старые истрёпанные учебники и математические пособия разбросаны вокруг, на столе и по полу. Где-то снимок Джессики выглядывает из-под совместной работы Виттакера и Ватсона, что Роджер приобрёл ещё студентом. Седовласый последователь Павлова шагает, тощий как игла, своей напряжённой походкой по утрам в лабораторию, где ждут собаки с распоротыми щеками, посеребрённые зимою капли скатываются из каждой свежей фистулы наполняя вощёную чашечку или градуированную пробирку, останавливается перед распахнутой дверью Роджера. Воздух внутри синеет дымом выкуренных сигарет, а окурки затем, в ледяные чёрные утренние смены, перевыкурены, давящая и отвратная атмосфера. Но он должен войти, должен снести свою обычную утреннюю чашу.