Круглая Радуга (ЛП)

В 1936, Пират (она говорила «с апреля Т. С. Элиота», хоть это была более холодная пора года) полюбил жену управляющего. Тонкую, как вёрткий стебель, девушку по имени Скорпия Мосмун. Её муж Клайв, эксперт по пластмассам из Кембриджа, работал На Империал Кемиклз. У Пирата, профессионального вояки, случился год или два передышки для гражданской жизни. Как раз в ту пору и появилось у него ощущение, когда служил к востоку от Суэца, в местах типа Бахрейна, где пиво пьёшь разбавленным твоим же по́том посреди неизбывной вони нефти-сырца из Мухарака, а к заходу быть в расположении—всё равно 98% заражены венерическими болезнями—палимое солнцем, замызганное подразделение для охраны шейха и нефтяных денег против любой угрозы к востоку от пролива Ла-Манш, сексуально озабоченный, дурея от укусов вшей и тепловой сыпи (мастурбировать в подобных условия утончённая пытка), постоянно на взводе—вот через это всё  и просочилось к Пирату неясное подозрение, что жизнь его как-то  обходит.

Невероятная чёрно-белая Скорпия подтвердила немало фантазий Пирата про Английский гламурный  высший свет с шёлковыми ножками, который, как он чувствовал,  для него был за семью замками. Они встретились, когда Клайв уехал в срочную служебную командировку—ну это ж надо!—в Бахрейн. Такая симметричность снимала чувство вины в Пирате, отчасти. На званых вечерах они притворялись незнакомыми, хотя она так и не научилась владеть собой, если нежданно замечала его в другом конце комнаты (где он пытался казаться таким же как все, словно не был всю жизнь наёмным работником). Ей казалось трогательным его невежество во всём—в званых вечерах, любви, деньгах—чувствовала себя великосветской и отчаянно заботилась сберечь этот момент мальчишества в его имперски вышколенном, уже устоявшемся (ему исполнилось 33) быту, в его пред-Аскетизме, эту его, как Скорпия определила, последнюю любовь—хотя сама была слишком молода, чтобы знать это, понимать, как понимал Пират, про что на самом деле поётся в песне «Танцы в темноте»...

Он старательно ни разу ей об этом не сказал. Но порой это такая мука не упасть к её ногам, зная, что она не оставит Клайва, с криком, ты моя последняя надежда… если не ты, то больше уж ни разу... да разве ж ему не хотелось, вопреки всяческим ожиданиям,  отбросить скудное расписание человека Запада… но как может человек… где ему вообще начать всё в возрасте 33-х… «Так это самое время»,– засмеялась бы она, не так от раздражения (это было бы смешно), сколько от забавности нереальной проблемы—сама же шла враспыл от его маниакальной непрестанной безудержности, о, как берёт, раскладывает её (потому что туже, чем когда дрочил в армейскую фланель в Персидском Заливе, щемящий ошейник любви стискивал его сейчас, его хуй), и слишком неукротим, чтобы она не поддалась этому безумию, так ведь и вправду же слишком чокнутый, чтоб это считалось изменой Клайву...

Чертовски удобно для неё, как ни крути. Роджер Мехико проходит сейчас  через почти всё то же самое с Джессикой, в их случае Тот Другой носит имя Бобёр. Пират всё видит, но никогда не говорит об этом с Мехико. Да он ждёт посмотреть так ли всё кончится для Роджера, как для него, какая-то часть его, которую никогда не радует зрелище облома кого-то другого, стоит за победу Бобра и всего того, что стоит за ним, как и за Клайвом. Но другая часть—второе «я»?— которую он не спешил бы назвать «честной»—похоже и впрямь желает Роджеру того, что он, Пират, проиграл...

– Ты и вправду пират,– прошептала она в их последний день—никто их них не знал, что это последний день—ты нагрянул и увёз меня на своём пиратском бриге. Девушку из хорошей семьи и честных правил. Ты меня изнасиловал и теперь я – Красная Сука Открытого Моря...

Симпатичная игра. Пират не прочь, чтобы она придумала это пораньше. Заёбывая свет того последнего (уже последнего) дня в сумерки, ебля час за часом, слишком поглощены любовью, чтобы распасться, они заметили, как снятая комната мягко покачивается, потолок скосился и стал на метр ниже, лампы поколыхиваются в своих оснастках, какая-то часть уличного движения по набережной Темзы обернулась солёными криками над волнами, звоном корабельного колокола...

Но позади, за спиной их пригнувшегося морского неба, ищейки Правительства шли по следу—всё ближе, катера настигают, катера и скользкие гермафродиты-законники, агенты с ловкостью рук, устроят всё для её безопасного возвращения, и не будут настаивать на его казни или поимке. У них железная логика: нанеси ему тяжкую рану и он очнётся и придёт в себя, вернётся к правилам этого мира, старого вкрутую сваренного яйца, к его расписаниям для превращения ночи в ночь компромисса...