Круглая Радуга (ЛП)

Он расстался с ней на станции Ватерлоо. Там была праздничная толпа провожающих Фреда Ропера с его хором Чудо Карапузиков на имперскую ярмарку в Йоганесбурге, Южная Африка. Карапузики в тёмных зимних одеждах, в щегольских сюртучках и приталенных пальтецах, бегали по всей станции, глотали свои предотъездные шоколадки и выстраивались рядком для новых снимков. Белое как тальк лицо Скорпии в последнем окне, напротив последнего входа, ударило его в сердце. Всплеск хохота и пожеланий счастливого пути грянул от Карапузиков и их поклонников. Что ж, подумал Пират, наверно, подамся обратно в армию...

* * * * * * *

Сейчас они едут на восток, Роджер всматривается поверх руля сгорбившись как Дракула, в своём Бербери, Джессика в миллионах крохотных капелек, мягкой сетью осевших на её плечах и рукавах тинно-зелёной шерсти. Им хочется быть вместе, в постели, в любви, а вместо этого на восток, к югу от Темзы встречаться с каким-то высокопоставленным вивисекционистом прежде, чем часы на башне Тауэра пробьют час ночи. И когда только мыши набегаются в эту ночь,  кто знает, но когда они уже навек набегаются ?

Её лицо на фоне затуманенного дыханием  окна обернулось ещё одной туманностью, ещё одним свето-фокусом зимы. За нею прокручивается белая дроблёнка дождя. «Почему он лично выходит собирать своих собак? Он ведь администратор, нет? Не может, что ли нанять какого-нибудь парнишку или типа того?»

– У нас их называют «служащими,»– отвечает Роджер,– и я понятия не имею почему Пойнтсмен делает то, что делает, он последователь Павлова, милая. Член Королевского Научного Общества. Откуда мне знать про таких шишек? Такие же непонятные как тот сброд в Сноксоле.

Они оба на нервах в эту ночь, хрупки как листовое стекло после неправильного отжига, готовы пойти вразнос от малейшего прикосновения в скулящей матрице стресса—

– Бедный Роджер, бедный ягнёночек, попал на такую бяку войну.

– Ну ладно,– его голова трясётся в пене «б» или «п», что отказывается взорваться,– ууух, какая ты умная, да,– Роджер в бешенстве, руки бросили руль, помогая словам выйти, «дворники» ползают по стеклу, прищёлкивают,– когда-никогда вы сбиваете робота-бомбу, ты и твой друг, бесценный Нутрия—

– Бобёр.

– Точно, тот самый, да ещё весь тот небывало боевой дух, которым вы так славитесь, но что-то не слышно, чтоб вы сбивали ракеты, ха-ха!– выдаёт свою самую пакостную улыбку, жмурит глаза и морщит нос,– не больше, чем насбивал я, не больше Пойнтсмена, ну и кто теперь лучше кого, дорогуша?– подпрыгивает вверх-вниз на коже сиденья.

К этому моменту рука её протянута, вот-вот коснётся его плеча. Она опёрлась щекой на свою руку, волосы рассыпаны, сонная, смотрит на него. Не может подыскать достойный довод против неё. А так старался. Свои умолкания она использует как поглаживания рукой, отвлечь его, внести тишину в углы комнат, на покрывала, столешницы—где придётся... Даже в кино, когда смотрели ту фигню Нам По Пути, в день их встречи, он видел каждое белое движение её свободных от перчаток рук, кожей чувствовал малейшее подрагивание её оливково-янтарных, её кофейных глаз. Он израсходовал литры растворителя, щёлкая своей неизменной зажигалкой Зиппо, её обугленный фитилёк, мужественность уступает бережливости, укорочён до крохотного кончика, голубое пламя вспыхивало на самом кончике в темноте, в самой разной темноте, проследить как меняется её лицо. При каждой вспышке, новое лицо.

И случались моменты, особенно в последнее время—когда лицом к лицу настолько, что никак не отличить которое из них чьё. Оба одновременно чувствовали странное недоумение… типа как  нежданно увидеть самого  себя в зеркале… а сверх того того чувство единения… оно появлялось после—через пару минут, через неделю, тут не угадать, и им доходило, когда уже не вместе, отчего это Роджер и Джессика сливались в единое существо не подозревавшее даже, что оно существует… В жизни, которую он клял, раз за разом, за то, что в ней оказалось нечто не поддающееся научному подходу, оно стало первым, самым первым реальным волшебством: данностью, от которой невозможно отмахнуться.

Всё случилось по схеме именуемой в Голливуде  «крутой съём», в Танбридж-Веллз, в самой его сердцевине 18-го столетия, Роджер гнал свой подержанный Ягуар, а Джессика на обочине в неотразимой схватке с раздолбанным велосипедом, тёмно-шерстяная юбка зенитчицы задрана его рулём, совершенно неуставная чёрная резинка и ясный жемчуг ляжек там где кончаются чулки цвета хаки, ну—

– Ну ты даёшь, красотка,– провизжав тормозами,– Тут тебе не закулисье Старой Мельницы, знаешь ли.

Она это знала. «Гм»,– упавшая прядка, щекоча её нос, внесла больше, чем обычно, едкости в её ответ:– «Я и не знала, что пацанят пускают в такие места».

– Как видно,– уже научившись не замечать подобных замечаний по поводу своей внешности,– девочкам из твоего звена скаутов, ещё никто не позвонил.

– Мне двадцать.

– Ура, тогда имеешь полное право прокатиться на этом Ягуаре аж до Лондона.

– Мне в другую сторон. Почти в Гастингс.

– Ну тогда туда и обратно.