Круглые коленки

Я втянулась на костылях в милую мне комнату, повела глазами влево- вправо и вышла.

Стал известен срок выписки. Моя измученная мама обрадовалась.

– Майя, билеты брать на поезд или на самолет?

– Если достанешь, на самолет.

– В поезде можно лежать, а сидеть в самолете тебе может быть неудобно.

– Ничего. – Теперь я хотела как можно скорее очутиться дома.

Наконец наступил день последней встречи с врачом.

Я пришла в ординаторскую за документами. Мой лечащий врач впервые посмотрел на меня не как на прооперированную больную, как на человека.

– О чём это мы грустим?

Я хотела запомнить до мелочей эту комнату. Вот кушетка, вот стул, мы придвигали его поближе, чтобы бросить на него одежду. Вот лампа…

Доктор протянул мне выписной эпикриз. От робости у меня охрип голос. Болезнь играла со мной в плохую игру.

– Простите, вы не знаете, где ваш друг? Он обещал меня навестить.

Врач с раздражением шлёпнул личную печать на листок с рекомендациями. Без сомнения он знал, что происходило по ночам в его кабинете.

– Я здесь больных лечу, – голос у него был сердитый. – И понятия не имею почему кто- то к вам не зашел. Гардероб открывается после двух.

Так он и запомнился мне в бесконечной череде врачей: своим раздражением и тем, что когда- то учился с моим другом в школе. Несправедливо, ведь он меня лечил.

Я вернулась в палату и стала собирать вещи. Мама ушла ловить частника, чтобы ехать в аэропорт. Палата теперь казалась просторной: была убрана простыня, смотана верёвка. Если бы кто- нибудь захотел ей воспользоваться, нашел бы ее на подоконнике. Я тоже посмотрела на нее с каким- то недоумением. Кто знает, если б не мама…

Я села на пол, опираясь на руки. Так было удобнее выгружать вещи из тумбочки. Соседка смотрела на меня и губы ее шевелились от желания что- то сказать. Она привычным движением подтянула к своему рту банку с неиссякаемым компотом, сделала несколько глотков «гхм, гхм» и вытерла рукой рот.

– А твой- то ведь приходил! – выпалила она, когда я размышляла, понадобится ли мне в дороге открытая пачка печенья.

Кто и когда даёт людям право играть какую- то роль в нашей судьбе? Почему, чтобы идти дальше, мы должны останавливаться и вытряхивать их из своей памяти, как останавливаются на обочине путники, чтобы вытряхнуть из обуви острые камни и перевязать нанесённые ими раны. Если это посторонние люди, послать их подальше легко. Но если родные?

– Приходил- приходил! Мамка твоя его сразу брысь, и в коридор. Смотреть было смешно, она такая маленькая, а он такой большой, но она его за руку цап! И повела. Ты- то тогда спала под снотворным. Это еще чуть не в самый первый день после операции было. Уж я- то видела, да говорить тебе не хотела. Вы же ведь гордые, занавеской от меня закрывались. Это, я думаю, чтобы едой со мной не делиться. Так у меня и своя есть, вон, полно. Конфетки, компот… Родственники не бросили.

Я вытаскивала из тумбочки и перекладывала в пакет привычные больничные вещи: кипятильник, новую, купленную перед больницей, кружку, три завалявшихся яблока, пачку чая.

Соседка была оскорблена моим равнодушием.

– Послушай! Я правду говорю. Это твоя мать его прогнала!

Вдруг до меня дошел смысл ее слов. Я обернулась. Соседка лежала на боку. Одна её щека несимметрично отвисала на край подушки. Рот был приоткрыт, и в его просвете блестел желтый металлический зуб.

Я легла на живот и по немытому еще со вчерашнего дня полу поползла к её кровати. Она вдруг залепетала:

– Ты чего это? Чего ты?

Я до сих пор помню редкие рыжеватые волосы, испуганные поросячьи глазки с короткими ресничками и свои руки, вцепившиеся в жирную липкую шею.

На счастье этой женщины в палату заглянула процедурная сестра.

– Захарова, укол тебе на дорожку!

Соседка уже хрипела, задыхаясь.

– Эй, девушки! Что тут у вас происходит? – Сестричка кинулась за лечащим врачом.

– Захарову в перевязочную! – скомандовал медсестре прибежавший лечащий врач. Они с сестрой тащили меня из палаты в коридор прямо по полу.

– Идиотка! Убийца! – Неслось нам вслед. – Вызовите милицию!

Врач вернулся из коридора, пощупал соседке пульс, потрогал шею.

– Выпишу сейчас всех к чертям за нарушение больничного режима! Еще только слово! Устроили тут!

Это был чуть не единственный раз в моей жизни, когда кто- то, кроме родителей, вдруг принял мою сторону. В перевязочной врач ощупывал мою ногу и тоже ругался, но всё- таки в его голосе я не чувствовала злости. Этим он тоже запомнился.

– Дура, с ума сошла? О ноге- то совсем не думаешь? Только всё о любви? Отвечай, здесь больно? А здесь? Или здесь?

Я лежала на спине, обхватив мокрое лицо руками и думала не о ноге. Неужели правда, что моя мама выгнала моего друга? Я ждала его, но не могла поверить, что он приходил, а я об этом узнала только сейчас.

– Дай ей валерьянки – сказал доктор сестре.

– Валерианы нет.

– Тогда пустырника. Хоть чёрта дай, только чтоб успокоилась! А то ещё повесится у нас в туалете.

Я отодвинула руки от лица.

– Я не повешусь. Только скажите, он… умер?

Врач уставился на меня.

– С чего ты взяла?