Круглый год с литературой. Квартал четвёртый

«Тридцать пять тысяч курьеров», «Были вчера ниже ростом? – Очень может быть», «В один вечер всё написал», «Мы удалимся под сень струй», – это всё не подслушано в жизни, это – реплики, в действительности немыслимые, это – пародии на действительность. Пошлости обыденного разговора сконцентрированы в диалоге гоголевских комедий, доведены до непомерных размеров, словно мы смотрим на них в сильно увеличивающее стекло […]

Но не только в изображении пошлого и нелепого в жизни Гоголь переходит все пределы. Это ещё можно было бы объяснить сознательным приёмом сатирика, стремящегося выставить осмеиваемое им в особенно смешном, в намеренно преувеличенном виде. В совершенно такие же преувеличения впадает Гоголь и тогда, когда хочет рисовать ужасное и прекрасное. Он совершенно не умеет достигать впечатления соразмерностью частей: вся сила его творчества в одном-единственном приёме: в крайнем сгущении красок. Он изображает не то, что прекрасно по отношению к другому, но непременно абсолютную красоту; не то, что страшно при данных условиях, но то, что должно быть абсолютно страшно […]

Сама природа у Гоголя дивно преображается, и его родная Украйна становится какой-то неведомой, роскошной страной, где всё превосходит обычные размеры. Все мы заучили в школе наизусть отрывок о том, как «чуден Днепр при тихой погоде»… Но что же есть верного и точного в этом описании? похоже ли оно сколько-нибудь на реальный Днепр? «И чудится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьётся по зелёному миру… Редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! Ему нет равной реки в мире… Чёрный лес, унизанный спящими воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его, хотя длинною тенью своею, – напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр». Какой же это Днепр? Это фантастическая река фантастической земли! Под стать ей стоят «подоблачные дубы», под стать ей летит пламя пожара «вверх под самые звёзды» и гаснет «под самыми дальними небесами», под стать ей «неизмеримыми волнами» тянутся степи, о которых Гоголь восклицает: «Ничего в природе не могло быть лучше».

Удивительно! Неужели Брюсов не читал роман Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»? Или «Путешествия Гулливера» Джонатана Свифта? Он что – всерьёз воспринял обжорство героев Рабле, поверил в существование Лилипутии и Великании?