Круглый год с литературой. Квартал первый

Володе повезло: он не был арестован. Его не ссылали и не гноили в тюремных камерах. Но и жить не давали. Кто бы рискнул из советских редакций печатать его стихи? Или его прекрасные исторические работы? Как много он напечатал во времена перестройки. Сколько журналов сразу обратились к нему, зная, что его стихи украсят их страницы.

Умер он неожиданно. 20 января 2005 года упал на улице и скончался. Не сразу поняли, что он мёртв. Поэтому не сразу и позвонили в «скорую».

Владимир Петрович не был верующим человеком. И всё же писал:

Скользко так! Путь уже, в общем-то, пройден,
Что и таили – уже не таим;
Дай-ка мне руку: ещё и побродим
Сколько-то, или ещё постоим.
Присочинялся за долгим верстаньем
Путь наш (и он же хозяин-артист),
Мерян и знаем, но так первозданен —
Хоть начинай-начинайся-родись:
Солнышко вышло б опять по-дикарски;
Всё в нём касается жива-лица,
И не дождёшься конца этой сказки,
И, чтоб не сказка, не хочешь конца,
И исчезать за веками – занудство;
Чудо всегда было действенней прав:
Знаешь? я чувствую: к нам обернутся,
Здесь мы не намертво канем во прах.

* * *

После того, как большевики уничтожили его отца, бывшего царского генерала, ушедшего служить в Народную армию Комитета членов Всероссийского учредительного собрания (КОМУЧ), Сергею Борисовичу Рудакову вместе с матерью удалось в начале двадцатых годов переехать в Ленинград.

В 1928 году Рудаков поступил на литературное отделение Высших государственных курсов искусствоведения при Институте истории искусств Наркомпроса РСФСР, где читали лекции Тынянов, Шкловский, Эйхенбаум, Томашевский.

Но в 1930-м курсы закрыли. Рудаков устроился чертёжником. На волне репрессий против лиц дворянского происхождения, последовавших после убийства Кирова, Рудакова выслали в Воронеж, где он жил с марта 1935 по июль 1936-го.

Там он сблизился с О.Э. Мандельштамом. Этому помогло прекрасное знание Рудаковым русской поэзии XVIII–XIX веков. Как выразилась Э.Г. Герштейн, Рудаков зачитывал Мандельштама Сумароковым.

После нескольких встреч Мандельштам предложил Рудакову стать возможным своим биографом и комментатором будущего собрания сочинений. Рудаков стал входить в работу. Записал: «Обнаружились большие вещи, им начисто забытые. Вещи порой первоклассные». Эмма Гернштейн свидетельствует о Рудакове, «что по крайней мере 20 блокнотов были им заполнены под диктовку Осипа Мандельштама, дающего «ключ» к своим стихам».

Мандельштам познакомил Рудакова с Ахматовой.

Дружеские отношения поэтов сохранились, и когда Рудаков вернулся в Ленинград. У него хранились некоторые автографы Мандельштама и часть архива Гумилёва, переданного для работы Рудакову Ахматовой. К сожалению, после гибели Рудакова на фронте (15 января 1944 года; родился 21 октября 1909-го) архив, остававшийся в пустой ленинградской квартире был в большинстве своём утрачен.

После возвращения в Ленинград Рудаков участвовал в работе Пушкинской комиссии Академии наук. Его работа «Новые редакции стихов Катенина» была принята к изданию в VII томе «Временника Пушкинской Комиссии», который не вышел из-за начавшейся войны. Позже уже во время войны Рудаков пишет работу о ритмико-синтаксической структуре «Медного Всадника», горячо одобренную Б.В. Томашевским.

В первые дни Великой Отечественной Рудаков призван в морскую пехоту. Тяжело ранен под Невской Дубровкой в ноябре 1941 года. После длительного лечения признали ограниченно годным, и с лета 1942 года он служит в Москве инструктором Всеобуча.

Попытался помочь своему знакомому-толстовцу оформить отсрочку от призыва. Был за это арестован и по его просьбе направлен в штрафной батальон. «Физически чувствую себя убийственно, – написал он Э.Г. Герштейн. – И, не хуже Лермонтова в его последний проезд через Москву, думаю, что с передовой не вернусь».

Он не ошибся.

* * *

Юра Варшавер, мой коллега по «Литературной газете», свои материалы печатал под псевдонимом Юрий Щеглов. Я поздно узнал о его смерти 15 января 2006 года (родился 6 декабря 1932-го). Он оказался в Москве после того, как долго жил в Киеве, был женат недолгим браком на поэтессе Юнне Мориц, а потом поступил почему-то в Томский университет на историко-филологический. Оттуда сумел перейти в МГУ и его окончить.