Круглый год с литературой. Квартал третий

Вообще Маэль Исаевна была не постоянна в своих привязанностях. Одно время у неё жили бывшие киевлянки: вдова литературного критика Евгения Адельгейма с дочерью. Маэль Исаевна относилась к ним как к родственникам. Жила их интересами, которые не помню, в чём заключались. То ли гости добивались постоянного местожительства в Москве, то ли речь шла об итоговой книге Адельгейма, которая вобрала бы в себя его прежние работы о Маяковском, о Миколе Бажане. Так или иначе, но вдова часто бывала в Совете по украинской литературе Союза писателей. Её рассказы о тамошних чиновниках смешили Маэль, которая делилась ими по телефону с друзьями. Со мною, в частности.

И вдруг киевлянки исчезли. Куда? Маэль Исаевна недоумённо пожала плечами: «Не интересовалась». Выспрашивать подробности мне было неудобно. Позже Ира написала мне, что рассорились они из-за Ежи Кухарского, родившегося в России в семье польских коммунистов, репрессированных в конце тридцатых. Прекрасно знавший польский и французский, тонко чувствовавший музыку, он перевёл на русский письма Шопена. Перевёл (для себя, не для печати) Сартра и Дос-Пасоса. «Ему хотелось, – написала Ира, – чтобы мама посмотрела какие-то его тексты, он начал ей звонить, они несколько раз поговорили, а Маэли Исаевне категорически не понравилось, что её друзья общаются «за её спиной». Вот такая была неожиданная реакция».

В доме Маэли никогда больше не вспоминали о дочери Адельгейма и о её матери.

Могла ли Маэль Исаевна вот так же выкинуть из сердца Шайтанова и его жену, о чём говорил Глоцер? Могла, конечно. Не верить Володе я был не в праве: я его во лжи никогда не уличал. А Шайтанову, с которым мы тогда крепко дружили? И Шайтанов до сих пор меня не обманывал. Но – подчёркиваю – до сих пор!

Рассказал я это, чтобы снять тень недоверия к Глоцеру, которая могла у кого-нибудь из наших знакомых возникнуть. Он был порядочным человеком. Да и в квартиру Маэли так и не переехал. Приезжал в неё несколько раз на моей памяти. Умер 19 апреля 2009 года.

* * *

27 июля – день памяти Лермонтова. Он был убит 27 июля 1841 года. А родился 15 октября 1814 года – 200 лет назад.

Ну что о нём сказать: великий он и есть великий. Приведу почти не известный отзыв Толстого: «Вот кого жаль, что рано так умер! Какие силы были у этого человека! Что бы сделать он мог! Он начал сразу как власть имеющий».

Прекрасный исчерпывающий образ юноши-гения!

* * *

А 27 июля 1873 года скончался ещё один великий русский поэт Фёдор Иванович Тютчев.

В небольшой календарной заметке много о нём не скажешь. И, стало быть, многие его черты не отметишь. Укажу на парадоксальную: сам Тютчев не придавал почти никакого значения своим рифмованным сочинениям. Ценил у себя только стихотворные политические отклики, которые печатал охотно.

Некоторые стихи его и сейчас печатаются с теми вымарками, которые в своё время сделала цензура. Когда позже обратились к Тютчеву с предложением восстановить цензурные купюры, он это сделать не смог: рукописи у него не было. А наизусть он собственных стихов не запоминал.

Первая его книжка была составлена из стихов, которые всякими правдами и неправдами добывали Тургенев и тютчевский зять Сушков. Наконец, они передали вёрстку книги Тютчеву с просьбой её прочесть к такому-то числу. Время подошло, и Тютчев вернул вёрстку неразрезанной: то есть он даже не заглянул в неё. Практически та же история произошла и со второй прижизненной книгой Тютчева. Его стихи редактировал другой зять Тютчева Иван Аксаков. А Тютчев словно не замечал исправлений, порой весьма существенных. Так многие его стихи и остались в чужой редактуре.

Известен анекдотический случай, когда на важном правительственном заседании Тютчев отключился, что-то быстро записал на листке бумаги. А, уходя, забыл этот листок. Его прихватил коллега Тютчева Капнист, впоследствии обнародовавший листок. Это оказались известнейшие, гениальные стихи:

Как ни тяжёл последний час -
Та непонятная для нас
Истома смертного страданья, -
Но для души ещё страшней
Следить, как вымирают в ней
Все лучшие воспоминанья…

Не правда ли, странное отношение к своим стихам? Кого из поэтов мы в этом отношении поставим рядом с Тютчевым? Некого. Хлебников, по рассказам друзей, мог терять свои стихи. Но он обладал феноменальной памятью: он их всех помнил. Эма Коржавин носил свои стихи в наволочке. И если б не его друг, многих ранних стихов Коржавина мы бы сейчас не прочитали. Но позже Коржавин стал более ответственно относиться к своему творчеству.