Круглый год с литературой. Квартал третий

Надо сказать, что ироническому отношению к своим вещам способствовал и сам Хвостов, скупавший в больших количествах собственные книги и поднося их в дар официальным учреждениям. Так академия наук получила от него 900 экземпляров его пьесы «Андромаха», которая вообще пылилась на складе книгоиздателя.

Вместе с тем, был Хвостов, скончавшийся 2 ноября 1835 года, человеком незлобивым, добрым, даже щедрым. Много тратил средств на поддержание журналов, в которых помещал свои стихи. За ним знали слабость: он воздавал сторицей за похвалу любому своему произведению. И некоторые издатели (Шаликов, например, или Борис Фёдоров) этим умело пользовались.

«А всё-таки он помог множеству просителей, засыпавших его письмами, а зла никому не сделал, – написал о нём Евгений Евтушенко. – И несколько новых слов и оборотов привил не такому уж податливому русскому языку.

Что же нам делать? Жалеть его и любить, насколько сможем. Вот и Пушкин, услышав о его смерти (слух, правда, оказался ложным), вздохнул в письме П.А. Плетневу: «Наш Хвостов умер…»

* * *

Мне очень понравилась книга Юрия Карабчиевского «Воскресение Маяковского». Я, который в своё время страшно обрадовался, прочитав, что Пастернак ценит только раннего Маяковского и «Во весь голос», обрадовался и ещё одному своему союзнику. С большинством друзей я не сходился во вкусах: им Маяковский нравился.

Поэтому я нисколько не удивился, что вышедшая на Западе и там премированная книга Карабчиевского, не вызвала энтузиазма при издании у нас: полувековая пропаганда своё дело сделала: даже дрянные стихи Маяковского благодаря мастерам художественного слова, постоянно их читавшим, внедрились в сознание как настоящая поэзия.

Ясно, что книгу Карабчиевского у нас обстреляли.

А мне она настолько понравилась, что я уговорил Юрия Аркадьевича Карабчиевского вытащить из неё кусочек, посвящённый юмору, и поместил его в газету, которую только что возглавил. Она была рассчитана на учителей, называлась «Литература». Заметочку «Юмор» я напечатал под рубрикой «Словарь»:

«Юмор – явление всеобъемлющее, это не окраска и не подсветка, это способ видения, способ жизни […] Человек, объясняющий смысл анекдота, нелеп не потому, что говорит очевидное, а, напротив, потому, что пытается осуществить невозможное. Но ни анекдот, даже самый глубокий – а бывают очень глубокие, – ни острота, ни шутка, ни комическая ситуация, ни вообще всё комическое вместе взятое – не заполнят и не отразят юмора, разве только одну из его сторон.

В словарях литературоведческих терминов на это слово даже нет отдельной статьи, а пишут: ЮМОР – см. КОМИЧЕСКОЕ. Не смотри «комическое», читатель, смотри «трагическое»! Потому что подлинный юмор всегда трагедиен в своей основе. Нет, я имею в виду не мрачные шутки, не чёрный юмор и не юмор висельников. Настоящий юмор всегда исходит из глубокого чувства трагизма жизни, из её потрясающей, головокружительной серьёзности.

Возьмём тот же анекдот как ближайший пример. Чем измеряется глубина анекдота? Тем количеством трагизма, которое он в себе содержит. Лучшие темы – тюрьма, болезнь или смерть, то есть такие, трагизм которых заведомо и не нуждается в подтверждении. И так же самый глубокий юмор свойствен народам самой страшной судьбы: евреям, полякам, русским…