Круглый год с литературой. Квартал второй

Ты знаешь, что изрек,
Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?
Рабом родится человек,
Рабом в могилу ляжет,
И смерть ему едва ли скажет,
Зачем он шел долиной чудной слез,
Страдал, рыдал, терпел, исчез.

Написал и замолчал: его болезнь обострилась. Он неоднократно пытался кончить жизнь самоубийством. Император Александр I выделил средства на его лечение, на них его поместили в саксонское психиатрическое заведение Зоннштейн, где он провёл четыре года и откуда в одном из писем 1826 года прислал стихи в подражание римскому поэту Горацию (а точнее – в подражание нашему Державину, перепевавшему того же римлянина), показывающие, как сильно угнетён болезнью был его некогда ясный ум:

Я памятник воздвиг огромный и чудесный,
Прославя вас в стихах: не знает смерти он!
Как образ милый ваш и добрый и прелестный
(И в том порукою наш друг Наполеон),
Не знаю смерти я. И все мои творенья,
От тлена убежав, в печати будут жить:
Не Аполлон, но я кую сей цепи звенья,
В которую могу вселенну заключить.
Так первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетели Елизы говорить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям громами возгласить.
Царицы царствуйте, и ты, императрица!
Не царствуйте цари: я сам на Пинде царь!
Венера мне сестра, и ты моя сестрица,
А кесарь мой – святой косарь

.

«Страшно желать кому-нибудь смерти, а тем более человеку, которого душою любишь, с которым вместе проводил лучшие дни своей жизни, а между тем – лучше смерть, нежели то состояние, в котором находится Батюшков…», – писал приятель Батюшкова по «Арзамасу» Дмитрий Васильевич Дашков, навестивший поэта в Зоннштейне. Четыре года, проведённые в Германии, не вылечили больного, но подавили его желание покончить с собой. Возвращённый в Россию, он формально считался пребывающим на службе, но в 1833 году всё-таки был уволен в отставку и помещён в Вологде в дом своего племянника. И вот – парадокс: Дашков, родившийся на год позже Батюшкова, скончался в 1839 году, а Батюшков ещё 22 года прожил в Вологде и умер от тифа 19 июля 1855-го.

Ничего не дошло до нас от этого вологодского периода, кроме этих страшных четырёх строчек:

Премудро создан я, могу на свет сослаться;
Могу чихнуть, могу зевнуть;
Я просыпаюсь, чтоб заснуть,
И сплю, чтоб вечно просыпаться.

* * *

Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.

Думаю, что все знают, на кого написана Пушкиным эта эпиграмма 1823 года. Конечно, на Михаила Семёновича Воронцова, пушкинского непосредственного начальника в Одессе. Считается, что отношения с Воронцовым у Пушкина испортились благодаря жене Воронцова Елизавете Ксаверьевне, которой увлёкся Пушкин.

Так или иначе, но Воронцов действительно обращался к императору с просьбой убрать от него Пушкина. Чтобы не быть уволенным за нерадивую службу, Пушкин опережает ответ императора Воронцову – подаёт прошение царю об отставке. Александр её принимает, но, накладывая на поэта опалу: Пушкин должен жить в имении матери в Михайловском Псковского уезда под личным надзором его отца.

Всё это очень известные факты.

Известно и что Лев Толстой в своём «Хаджи-Мурате» вывел совсем другого Воронцова – не «полу-подлеца», а умного, решительного, смелого военачальника.

Кто прав? Разумеется, Толстой. У него не было личной неприязни к графу, возведённому в княжество, к человеку, много сделавшему для России на всех должностях, которые ему приходилось занимать.