Круглый год с литературой. Квартал второй

[…] Художник, – продолжал свой рассказ Фёдор Михайлович, – встречал Аню в художественных кружках и чем чаще её видел, тем более она ему нравилась, тем сильнее крепло в нём убеждение, что с нею он мог бы найти счастье. И однако, мечта эта представлялась ему почти невозможною. В самом деле, что мог он, старый, больной человек, обременённый долгами, дать этой здоровой, молодой, жизнерадостной девушке? Не была ли бы любовь к художнику страшной жертвой со стороны этой юной девушки и не стала ли бы она потом горько раскаиваться, что связала с ним свою судьбу? Да и вообще, возможно ли, чтобы молодая девушка, столь различная по характеру и по летам, могла полюбить моего художника? Не будет ли это психологическою неверностью? Вот об этом-то мне и хотелось бы знать ваше мнение, Анна Григорьевна.

– Почему же невозможно? Ведь если, как вы говорите, ваша Аня не пустая кокетка, а обладает хорошим, отзывчивым сердцем, почему бы ей не полюбить вашего художника? Что в том, что он болен и беден? Неужели же любить можно лишь за внешность да за богатство? И в чём тут жертва с её стороны? Если она его любит, то и сама будет счастлива, и раскаиваться ей никогда не придётся!

Я говорила горячо. Фёдор Михайлович смотрел на меня с волнением.

– И вы серьёзно верите, что она могла бы полюбить его искренно и на всю жизнь?

Он помолчал, как бы колеблясь.

– Поставьте себя на минуту на её место, – сказал он дрожащим голосом. – Представьте, что этот художник – я, что я признался вам в любви и просил быть моей женой. Скажите, что вы бы мне ответили?

Лицо Фёдора Михайловича выражало такое смущение, такую сердечную муку, что я наконец поняла, что это не просто литературный разговор и что я нанесу страшный удар его самолюбию и гордости, если дам уклончивый ответ. Я взглянула на столь дорогое мне, взволнованное лицо Фёдора Михайловича и сказала:

– Я бы вам ответила, что вас люблю и буду любить всю жизнь!

Я не стану передавать те нежные, полные любви слова, которые говорил мне в те незабвенные минуты Фёдор Михайлович: они для меня священны…»

По-моему, этот отрывок чудесно выражает сущность Анны Григорьевны, прожившей с любимым мужем очень непростую жизнь. У Достоевского была эпилепсия, и Анна Григорьевна выучилась помогать больному. Достоевский обладал воистину разрушительным для семьи пороком: он был неистовым игроком, игроманом. Он играл в карты, играл в рулетку, проигрывал последние деньги, и Анна Григорьевна неизменно спасала его, продавая вещи с себя, закладывая их в ломбард, занимая, умоляя заимодателей подождать с возвращением долга. И при этом она никогда ни в чём не упрекала мужа.

Такое её поведение потрясло моего старшего товарища, поэта Владимира Корнилова, написавшего о ней чудесное стихотворение. Прочтите его: