Круглый год с литературой. Квартал второй

23 мая 1947 года родился Александр Давыдович Гольдфарб, биолог, правозащитник, эмигрировавший в 1975 году под давлением КГБ СССР в Израиль, где работал сотрудником знаменитого Вейцмановского института. В Израиле он задержался недолго, уехал сперва в Германию, став научным сотрудником института Макса Планка, а потом в США, в Нью-Йорк, в Колумбийский университет, где работал профессором.

В 1990-м вернулся в Россию, работал в основанной Фондом Сороса общественной организации «Открытое общество». После закрытия общества и выдворения из России Фонда Сороса вновь переехал в США, возглавив созданный там Борисом Березовским Фонд общественных свобод.

Александр Гольдфарб (литературный псевдоним Алекс Гольдфарб) дружил с Александром Литвиненко, помог ему уехать из России, когда над Литвиненко нависла смертельная опасность, подготовил для издания книгу Литвиненко «Lubyanka Criminal Group» («Лубянская преступная группировка»), вышедшую в Нью-Йорке в 2002 году. Провёл самостоятельное расследование гибели Литвиненко от полония и вместе с его вдовой Мариной написал книгу «Саша. Володя. Борис. История убийства», которая недавно переведена Гольдфарбом на русский язык и вышла в США.

24 МАЯ

Много лет назад день моего сорокалетия начался привычно: не вставая с постели, я погнал по радиоволнам мой небольшой японский приёмник «Панасоник». Обычно в Москве зарубежное радио ловилось плохо. Но тут повезло сразу: внятный мужской голос сказал: «Сегодня исполняется 40 лет поэту Иосифу Бродскому». Я был приятно удивлён: надо же мы с Бродским родились в один день и в один год (1940)! И вот – я получаю первый подарок: по «Голосу Америки» читает свои стихи не просто мой ровесник, но ещё и родившийся в один день со мной – 24 мая.

Я знал, что 24 мая родился ещё один русский писатель, получивший Нобелевскую премию, – Михаил Шолохов. Но я его не любил. Несмотря на «Тихий Дон». Точнее, «Тихий Дон» для меня всегда существовал отдельно от автора. И очень обрадовался, прочитав в самиздатовском «Телёнке» Солженицына о неком литературоведе, написавшем убедительную книгу о ложном авторстве Шолохова. Потом уже, значительно позже своего сорокалетия, я эту книгу – «Стремя «Тихого Дона» И.Н. Медведевой-Томашевской прочитал. И она меня убедила. Прочитал и её критиков. Остался верен Медведевой-Томашевской: ну, не укладывается у меня в голове, как мог человек, окончивший четыре класса гимназии, 23–24 лет, то есть в 1928-29 гг. (Шолохов родился в 1905) стать автором двух первых томов «Тихого Дона»: там запечатлены такие глубинные знания истории казачества, которых без кропотливой работы в архиве не получишь. Но не верилось, что плохо образованный юноша сумел перелопатить архивы. Ведь ничего общего с ранними «Донскими рассказами», которые написаны в обычном пролеткультовском стиле. И ничего общего с «Поднятой целиной», в которой мой умерший недавно товарищ Бенедикт Сарнов находил неплохие пейзажные описания и потому допускавший авторство Шолохова. Я спорил с Беном, приводил аналог с плохими поэтами, у которых вдруг мелькают неплохие строчки. Не говорю уже о страшно перехваленном рассказе «Судьба человека». Прочитав его, я удивился: слышал, что Шолохов страдает запоями. Как же мог человек, знающий об увесистой силе водки и тем более спирта, изобразить оголодавшего в плену героя, который не только не отказывается от полного стакана, налитого ему немецким офицером, но выпивает, не отрываясь до конца, не закусывает и продолжает беседу с немцем! Ну, а о неоконченном романе «Они сражались за Родину» и говорить нечего: перо графомана!

О Нобелевской премии Шолохова я вспомнил сейчас, а в тот день нашего общего с Бродским сорокалетия я о ней не вспоминал: не было повода. Бродский получил свою Нобелевку позднее.

Справедливо ли, что из русских поэтов в советский период получили её только Пастернак и Бродский, а, допустим, Ахматова, Твардовский или Чухонцев (да, я его считаю поэтом выдающимся!) не получили? Вопрос непростой. Нобелевская премия за русские стихи не присуждалась. Для того чтобы получить её, нужно быть очень хорошо переведённым на английский, или французский, или немецкий. Но Бродскому дали премию главным образом за его английские стихи и эссе (он в совершенстве овладел языком в изгнании). Стихи Пастернака были переведены на другие языки и, говорят, что неплохо, но премию всё-таки он получил за роман «Доктор Живаго», в котором, правда, есть великие стихи. Знаю, как сформулировал Нобелевский комитет своё решение дать премию Пастернаку: «За выдающиеся достижения в лирической поэзии и продолжение благородных традиций великой русской прозы». Но если и были у жюри Нобелевки какие-либо колебания, то после выхода переведённого на европейские языки «Доктора Живаго», их не осталось.