Кругосветка

— Будем откровенны. О вы, лицемеры! — гремел я. — Вы делаете вид, будто поверили, что стерлядь мы наудили. Вот вам свидетельница: Маша знает, что Пешков (мы-то с Машей возражали!) купил стерлядей у рыбаков на три рубля. Три рубля, товарищи! Вдобавок он привел с собой кота, который сейчас опять подбирается к колбасе…

Совесть заговорила

— А между тем чего было проще? — продолжал я свою защитительную речь. — Стоило только дождаться вашего богатого улова — вон он висит и качается от ветра на кукане — и сварить уху из рыбы, добытой честным товарищеским трудом. Уха из ершей, по справедливому замечанию нашего юбиляра Батька, не менее вкусна, чем уха из стерлядей, сомнительно приобретенных. Ага! Я слышу, у Козана заурчало в животе — это у него заговорила совесть… Да-да! Уху вы все ели, и, стало быть, все виноваты.

— Ах! — воскликнула Маша.

Восклицание Клоунады относилось не ко мне, а к коту: он-таки подобрался к колбасе.

— Маша, смотри за котом!

— Я обещал быть кратким, жестоким, ясным и держу свое обещание. И теперь бросаю огненную стрелу в нашу Машу, явно поощряющую ворюгу-кота. Кот опоганил колбасу.

— В чем же я-то провинилась? Или уха нехороша была?

— Вина твоя не в ухе. Я видел, что она хороша. Пешков и я ее даже не попробовали, но не ты ли положила перед Пешковым две ложки? Что ты этим хотела сказать? Ясно. Ты хотела сказать: «Алексей Максимович, вы не потому купили рыбы, что хотели приветствовать возвращение блудного сына, вам самим стерляжьей ушицы захотелось… Ну и возите уху сразу двумя ложками, правой и левой рукой»… И что же мы видели? Я отдаю должное чуткой совести Пешкова: он не прикоснулся к ложкам — он сразу понял Машин намек, и совесть в нем заговорила раньше, чем в любом из нас. Но мы здесь никого не судим, а обсуждаем создавшееся положение. Ага! Вот, вижу, вы все повеселели: все-де уху ели, все и виноваты.

— А вас завидки берут?

— Не скрою — да. Ау! Ухи нет, но не в этом дело. Все это поэзия, а вот суровая проза: у нас нечем заплатить мужикам за перевоз лодки из реки Усы в реку Волгу на меридиане села Переволока… В кассе у меня сорок семь копеек серебром.

— Ах! — воскликнула Маша.

— Ох! — вздохнул Стенька.

Героический проект

Козан внес предложение:

— Мы перетащим лодку сами, своими руками.

— Пять верст, милый, да в гору высотой, пожалуй, сажен в пятьдесят!..

— Трудновато! — подтвердил Пешков.

— Невыполнимо! Однако я и это допускаю. Безумство? «Безумство смелых, вот мудрость жизни». Так? Есть, однако, другое препятствие.

— У него вечно препятствия! — ехидно заметила Маша.

— Препятствия видеть не мешает, иначе можно копнуть носом и понюхать, чем земля пахнет!

Пешков стал на мою сторону, что меня окрылило, и я продолжал:

— Допускаю: мы своими руками перетащим лодку через горы. Сколько времени займет этот геркулесовский подвиг — это я опускаю. Словом, лодка наша спущена у Переволоки в Волгу. И нам после того до Самары идти против воды еще верст восемьдесят…

— Сильно преувеличено… Почти вдвое, — поправил меня Алексей Максимович.

— Пусть так. Но нам угрожает голод. Я был уверен, что наше довольствие в верных руках. Однако половину колбасы наша хозяйка скормила коту. Остальное кот опоганил. Я вижу, что Абзац уже доедает свою булку… Каковы же наши ресурсы? Завтра мы еще будем хлебать прекрасную уху из ершей нынешнего улова. Котелок у нас есть. Но согласитесь, что трех арбузов («Мы их съедим и не заметим», — вставил Пешков), десятка воблы и что осталось хлеба, при наличности в сорок семь копеек, — мало! Мы не можем продолжать кругосветку!

Решение

— Все? — глядя на меня горящими глазами, выдохнула Маша.

— Все! — подтвердил я. — Чего же больше?

— Пусть Батёк скажет. Вот! — Маша указала на Батька.

Тот сидел, погруженный в глубокую думу.

— Подбросьте в костер дров! — приказал Пешков. — Чтобы ярче пылал огонь! Осветим полным светом лицо нашего юбиляра!..

Огонь весело запылал, раздуваемый ветром.

— Ну, Петя… — поощрил Батька Алексей Максимович.

Батёк обвел всех сумрачным взором.

— В таком разе… — начал он, — ежели говорить напрямки… Или, например…

— Строго говоря, — подсказал Абзац.

— Строго говоря, — повторил Батёк, — ну, чего тут рассусоливать? Едем!..

— Куда едем? — воскликнул я, указывая левой Рукой вверх по Волге, к Жигулям, а правой — вниз, к Самаре.

— Куда, куда? — рассердился Батёк. — Куда ехали, туда и поедем.

Общий гул голосов показал, что Батёк сформулировал общее желание: оно осталось неизменным. Пешков, смеясь, толкнул меня в бок:

— На чем мы с тобой попались!.. А?..

Лимон

Мусор, оставляемый человеком на его временных стоянках, мне всегда был противен, хотя на подобных остатках основана чуть ли не целая наука. В своих прогулках с ребятами мы установили правило: покидая стан, убирать за собой. Все, что можно сжечь, мы в последние минуты сжигали. Это Алексей Максимович называл «часом всесожжения».

Ребята собрались в дорогу быстро. В костре весело догорали клочки бумаги, освещая сборы.

Маша, видя, что Алексей Максимович не встает с места, любезно предложила ему: