Кругосветное счастье

Я и сам все понимаю. И тогда понимал. В Замке. Чертова ее страсть к Архитектору. Ну кто он был? Исполнитель моих фантеллических идей. Когда вдохновение рождает эмцеквадрат. Никаких атомов. Реактивных топлив, превращенных в энергию. Ну, если мое диковинное свойство сродни звездному, тогда? А эти — хозяева Замка? Они пожелали. Пожелали согласиться со мной. Или пожелали плыть? Я точно не знаю, но ни в хозяевах Замка, ни в Архитекторе не было фантеллизма. А в Скалапендре? Вот она лежит на спине. Способная переходить. Самая солнечная. Самая зловещая… Кого винить? Архитектора?

Он умер. Подозревали Скалапендру. Допрашивали. Кончилось изгнанием из Замка. И отлучением меня. Хотя был приближен. Элитарен. Жена все-таки. Я взял ее на поруки. Прошлые заслуги. Неповторимость. А кто знает, что произошло между Пэн и Архитектором? Странная моя Ля Скала. Единственное, что я понял, это ее свойство, родственное моему, ограничено Камышами. Как и мое — Великим Пространством. За пределами — мы обыкновенные пляжники. И никаких переходов. Фантеллизм словно смывается. У Скалапендры — вне Камышей. У меня — за пределами Великого Пространства. Она это знает. И я испытал в Гонолулу. Жрал, пил, таращился. И ни шевеления в темени. Где погреблен третий глаз.

«Деточка, это вы все зря вибрируете, — опять вползает в научный диспут Лиловый. — У нас в подвале слух прошел, что Камышам скоро — хана!» «Рогуля!» — зовет Пэн. Я на подхвате. Все приходят в возбуждение. От слов Лилового. От особенного выкрика-призыва Скалапендры. От ее восхитительных лопаток на стебельке позвоночника. Листьев. Или лопаток турбинки на ручейке. И убегающей к ягодицам светотени. «Этого быть не может. Нельзя нам без камышей. Заткнись, Лиловый!» «Я только шары подбираю, милая Скала», — поголубел Лиловый. «Мои каналы!» — ахнул Смычок. «Информация должна быть достоверной, иначе она есть дезинформация», — щелкнул пластмассой и железом Челюсть.

Слова Лилового запали. Ночью в мансарде Пэн ластилась ко мне: «Давай, как прежде. До всего. Обними меня. Не бойся». Я и не боялся. Я знал, что способность жалить, фантеллизм Ла ограничен Камышами. Наша мансарда была в чухонской дачке. Посреди старого города. В глубине яблоневого сада. Одной рукой я держал яблоко. Перед губами Пэн. А другой — ласкал ее груди. И прикасался к ним губами. И притрагивался зубами. «Ты яблоко. Белый налив. Я… я… тебя…» «Боишься?» «Тебя — нет». «Гуленыш мой. Любимый. Ты один у меня». «А… — я хотел спросить другое. — А… Камыши?» Она поняла про другое. Про другого. Но поняла и правду вопроса. «Ты и Камыши». «А кто любимее?» Она толкнула меня коленями в живот и увлекла в себя. «Ты — Камыши!» — лепетала она, пока могла что-то произносить, пока не засмеялась и не заплакала одновременно.

Под утро я знал все. Вернее, про ее роман с Архитектором я знал и раньше. Не надо быть фантеллистом, чтобы увидеть в глазах женщины отчуждение и страсть. Я это видел целый год, пока достраивался Замок. Те самые детали, которые превращали его в Корабль. В Корабль, способный преодолевать даже сушу. Хозяева торопили. Мои фантеллические способности были напряжены до предела. И в этом тоже крылась причина моего охлаждения к Ла. И ее, соответственно, ко мне. Я не могу в такие периоды ничего, кроме созидания перехода. Фантеллизм и земная любовь несовместимы.

Но ведь и она знала, что с Архитектором — ненадолго. Что это пройдет. А он вообразил. Нацелился. Я ведь по простоте душевной открыл ему возможности Замка, ставшего Кораблем. Она знала, что ей не жить без Камышей. А мне — без Великого Пространства. Хозяевам можно. Вклады. Отчужденность, как и среди Великого Пространства. И пляжникам. Ну, может быть, не всем. Не берусь утверждать. А мне и ей — крышка. Не умрем, но будем влачить. Как в Гонолулу. Вспомнить страшно.

Архитектор настаивал. Он зависал над ее коленями, животом, проваливался в нее: «Узнай последнюю лепнину у него. И уедем. А там разбежимся. Мы с тобой в Нью-Йорк. Рогуля — в Гонолулу. Хозяева — в Швейцарию». Слава Богу, я находился в фантеллизме и не поддался. Как стекло кислоте. Не поддался. Но я выходил. Скалапендра знала, что я выхожу. Стремлюсь к ней. И нанесла удар. Архитектора похоронили на городском кладбище. Посмертно увенчали. Назвали улицу. Среди Хозяев поднялся вой, взрыв негодования. Потом смятение и страх. Решено было Скалапендру выслать из Замка. Я потащился за ней.