Круговой перекресток

– Ха, ты больше меня загоришь, – возразила я. – Ко мне солнце не липнет, забыла? Я ж классическое дите подземелья.

Это было чистой правдой. В то время как другие покрывались шоколадным загаром буквально за несколько дней, я часами изнывала на пляже, чтобы приобрести легкий золотистый оттенок. Моя выбеленная севером и полуподвальной тенью кожа упорно отторгала солнечный свет. Всякий раз по возвращении с летнего отдыха между мной и одноклассниками возникал диалог:

– Где была?

– В Крыму.

– А почему не загорела?

Мама объясняла эту особенность блондинистостью, Мария Ивановна – аристократическим шармом. Я же считала досадной несправедливостью.

– Ладно, тогда просто накупайся, – пожелала Дашка и мечтательно вздохнула.

– Спасибо. А ты объешься клубники и яблок.

– Лучше пожелай мне не оглохнуть от визга племянничков, – хмуро возразила Дашка.

Я предположила, что все может быть не так плохо, если на дачах подберется хорошая молодежная компания. Мы обнялись и попрощались до августа.

Я, как обычно, взяла с собой пару толстых книг, которые собиралась прочесть, и тетрадку для записей – вдруг что-то придет в голову. Папа посадил нас на поезд и, когда состав тронулся, долго бежал по перрону, махал рукой вслед.

Хозяйка, смуглая темноволосая дородная тетя Рената, встретила нас объятиями, как родных, расцеловала в щеки.

– Молодцы, что заранее позвонили, – певуче говорила она, – а то сезон, могла бы ваш домик другим сдать. Сашенька-то как выросла, совсем невеста!

Я негодующе фыркнула. Почему взрослые вечно норовят кого-нибудь просватать? У бабушки Евдокии вообще любимая тема. Встанет с соседками около подъезда, и все об одном и том же: Маша из четырнадцатой замуж не вышла? А Петя из сорок пятой не развелся? А Марь-Иваннина племянница с кем встречается? А Любин сын… Будто нет в мире ничего важнее бесконечной череды свадеб-разводов.

Тем временем тетя Рената начала рассказывать про своего внука Маратика, которому исполнилось семнадцать. Вот про кого мне слушать совершенно не хотелось. Долговязый чернявый Маратик был пренеприятным малым, вечно кого-нибудь задирал. Мне тоже перепадало: когда случайно сталкивались в саду, непременно окликал: «Эй, мелюзга белобрысая!» И норовил щелкнуть по носу или дернуть за волосы. Я, разумеется, в долгу не оставалась, называла его длинным глистом и дылдой, а от щелчков уворачивалась. Раз, обидевшись на «глиста», Маратик попытался оттаскать меня за ухо, а я изловчилась и укусила его за палец. Маратик от неожиданности меня обматерил, но оставил в покое, лишь злобно зыркал вслед.

Конечно, Марат не мог испортить мне радостного предвкушения отдыха, но и беседовать с ним или о нем я не имела ни малейшего желания. Потому, пока мама и тетя Рената общались, отправилась в дом разобрать вещи и переодеться с дороги. После суток в пыльном поезде мне казалось, что я не мылась минимум неделю, что все мое тело липкое, а волосы имеют вид и запах прелой соломы. Летний душ у тети Ренаты располагался во дворе, у забора, в укромном уголке сада. Посреди тропинки, ведущей к дощатому зеленому душевому сооружению, громоздилась деревянная стремянка, подставленная к кряжистой вишне. На верхней перекладине переминались пыльные босые ноги в штанах, закатанных до колен. Я невольно задрала голову и через секунду пожалела о своем любопытстве, потому что обладателем ног был не кто иной, как противный Маратик. Он собирал вишню в надетую на шею пластмассовую емкость. Заметив меня, повертел всклокоченной башкой, присвистнул, как Соловей-разбойник: «Это ты, мелюзга?» Пришлось поздороваться, после чего я хотела проскользнуть дальше, но не тут-то было. Маратик с удивительной быстротой слез с вишни, преградил путь и, уперев руки в бока, сощурив черные глаза, принялся разглядывать меня бесцеремонно и удивленно, как диковинную зверушку в зоопарке. За год он изменился: окреп, раздался в плечах, на прежде тощей груди проявились рельефные мышцы, закурчавились черные волосы, под носом пробились небольшие усики. «Глистой» его уже трудно было назвать, надо было придумывать что-то новенькое.

– Опа, – сказал он, – мелюзга, ты уже и сиськи отрастила?

– Жаль, что ты мозги не отрастил, придурок, – прошипела я, покраснев от неожиданной пошлости. – Дай пройти.

Изо всей силы толкнув Маратика, отчего тот потерял равновесие и впечатался в деревянную лестницу, я бросилась в душ, заперлась на ржавый засов. Намыливала голову и кипела от злости и негодования, жалея, что не могу намылить Марату шею. Вот они, прелести взрослой жизни. Каждый озабоченный придурок будет таращиться на мою грудь и отпускать сальности. Стало так обидно, что я едва не разревелась. Вымывшись и выдумав кучу гадких прозвищ для Маратика, вытерлась, застегнула халатик на все пуговицы, сделала свирепую рожу и шагнула на садовую тропку, как на тропу войны. Мои худшие опасения подтвердились. Маратик ожидал меня на том же месте, лакомился вишней, сплевывал косточки в кусты.

– Слышь, это… – пробормотал смущенно, – ты извини, я пошутить хотел…