Круговой перекресток

Отношения с дружбаном детства Кузей с повзрослением закончились самым банальным и печальным образом. Вчерашний весельчак и сорвиголова, неизменный зачинщик хулиганских проделок, вытянулся, поширел в плечах, посерьезнел и поскучнел. Еще вчера мы вместе могли угорать над фильмом, травить анекдоты и соревноваться, кто дальше плюнет. А нынче на уроках и переменках я ловила пристальный Кузин взгляд, жадный, заинтересованный и какой-то страдальческий. Когда я в ответ смотрела на него в упор, одноклассник краснел, отводил глаза, подвергался ехидным смешкам добрых товарищей. Эта метаморфоза не вызывала положительных эмоций. Мне был нужен прежний добрый дружок, балагур и повеса, а не печальный воздыхатель, путающийся в словах.

Последней каплей стал наш совместный визит в кино. Из ближайших кинотеатров, не считая детского «Орленка» с мультиками, мы выделяли два: новый пафосный имени Моссовета и Клуб имени Русакова, прозванный в народе «Шестеренкой». Гламурному дорогому Моссовету с его мягкими креслами, отличным звучанием, интимно-полутемным баром, в котором можно было разговеться шампанским, бутербродами и цветными шариками мороженого в креманках, школьная братия предпочитала старенькую дешевую «Шестеренку». Прозвище клуб получил из-за своей нестандартной формы. Здание было образчиком оригинального архитектурного направления – конструктивизма, не получившего большого распространения, но тем не менее оставившего в мире след в виде странноватых строений причудливых форм. Если подняться над городом и посмотреть с высоты птичьего полета, здание клуба являло собой форму шестеренки. Не знаю наверняка, проводил ли кто-нибудь эксперимент над клубным зданием с целью проникнуться авторским замыслом, но снизу дом смотрелся весьма уродливо. «Грани» шестеренки выдавались вперед, как обнаженные в кривой улыбке неровные зубы. Дешевые деревянные двери, серая крыша, узкие бойницы непромытых окон, полуоблупившийся фасад, подмазанный серовато-белой краской, – таким было уникальное строение в восьмидесятых. Половина клуба скрывалась за высоким забором, где базировались какие-то склады, в другой половине располагались детские кружки по интересам, студия бального танца, небольшая лавочка с простенькой косметикой. В центре находился кинозал со старыми скрипучими креслами, обитыми дешевым дерматином, изрезанным перочинными ножичками шаловливых школяров, с отвратительной акустикой, скверной вентиляцией, маленьким наклоном между рядами, так что порой приходилось до онемения шейных позвонков выискивать удобную для просмотра точку.

И все-таки мы предпочитали «Шестеренку» за ее демократичность, копеечные цены на билеты, добрых бабушек-билетерш, которые сквозь пальцы смотрели на зайцев, прошмыгивавших в зал в темноте после первых титров. «Шестеренка» была одним из редких заведений, куда можно было спокойно зарулить на фильм «до шестнадцати» и не быть изгнанным с позором и нравоучениями. Также это место было примечательно тем, что в нем транслировались бог весть каким образом приобретенные пиратские копии запрещенных к показу в Союзе голливудских боевиков и ужастиков, «Эммануэли» и прочей эротики, причем без купюр, а также новинки, едва вышедшие в прокат в Америке и Европе. До сих пор удивляюсь, как руководству клуба удавалось проворачивать это без последствий, невзирая на железный занавес, пелену цензуры и недреманное око соответствующих органов. Но факт оставался фактом. Старенький, обшарпанный, уродливой формы клуб был для нас щелочкой в мировой кинематограф.

Вот почему я, мягко говоря, удивилась, когда Кузя изменил «Шестеренке» и пригласил меня в чопорный «Моссовет» на французскую комедию.

Раньше мы покупали в «Шестеренке» самые дешевые билеты, в темноте пробирались на лучшие места, качались в креслах, сосали леденцы, по ходу фильма обменивались репликами и дружно ржали. Кузя нынешний приобрел два билета в се редину, угостил клубничным мороженым и на удивление неразбавленным лимонадом, а после мы нудно препирались, кто должен платить. Обыкновенно каждый платил за себя либо в большой компании устраивали складчину, но сейчас Кузя играл в джентльмена и злобно шипел, чтобы я убрала смятые рубли в карман. Я же придерживалась накрепко вбитого в голову мамой принципа – «гулять на чужие нехорошо». Кузя злился, нервничал. Кончилось тем, что я пригрозила уйти, если друг не прекратит строить из себя Рокфеллера. Кузя деньги взял, но надулся, как индюк. Я сделала вид, что не обратила внимания, – отойдет с началом комедии, когда начнется ржач.

Где-то к середине фильма Кузя и впрямь отошел, только слегка не в том направлении. Когда на экране стали демонстрировать романтический поцелуй, вместо того чтобы отвешивать обычные пошловатые, но довольно смешные комменты, Кузя взял мою руку в потные ладони и принялся тискать. Моего терпения хватило ненадолго. Руку я отняла, для надежности на нее села и затосковала по старой доброй «Шестеренке» и такой же старой доброй неромантичной дружбе.