КРУК

Вольф посмотрел на Соню и протянул к ней руку, как бы указывая, кто – звезда. Прозвучали негромкие, деликатные аплодисменты. Вольф снова повернулся к публике и объявил:

– «Элегия» Массне. Исполняет Соня Розенблюм.

Соня была слишком, до конца сосредоточена, чтоб еще и волноваться. Так показалось Кузьме. Она уселась, поставила виолончель между колен, платье зашуршало. Подняла смычок, попробовала звук. Вздохнула, и – сыграла «Элегию». Звуки виолончели проникли в каждую трещинку маленькой деревянной гостиной, набрав глубину, резонировали. И, как эхо с дальних горних вершин, бас Шаляпина незаметно проник в мелодию, угадался слушателями в звуках виолончели.

О, где же вы, дни любви,
сладкие сны,
юные грезы весны?..
Где шум лесов,
пенье птиц,
где цвет полей,
где серп луны,
блеск зарниц?..

Все унесла ты с собой,

и солнца свет,
и любовь, и покой!

Все, что дышало тобой
лишь одной!..

Аплодисменты были какие-то странные, не все смогли в них поучаствовать. Вольф сидел, опершись локтем на стол и прикрыв ладонью глаза. Паша Асланян плакал, Блюхер дал ему свой мятый платок и тоже не хлопал. Только после некоторой паузы негромко и настойчиво стал аплодировать посол, его бурно поддержали, и все зашумело. Как будто ветер на рощу налетел и дождь пролился. А баронесса тетя Надя не только захлопала, но и несколько раз повторила «Браво!»

Соня встала и поклонилась. Вольф встряхнулся, подошел, поцеловал ей руку и что-то шепнул Соне на ухо. У Чанова на сердце отлегло.

А Вольф вернулся к столу, на котором лежал его раскрытый «Розовощекий павлин». Садиться не стал, дождался тишины и начал читать стихи. Он открывал «Павлина» где придется и, глянув на первую строку, дальше читал наизусть. Аплодисментов не ждал. Аудитория это понимала и не встревала.

Вольф как будто из воздуха легко и вдруг вынимал слова, будто прямо сейчас они к нему приходили…

Мы баснями кормили соловья,
О, как он жрал – некормленная птичка,
Худой, облезлый, тоненький как спичка,
Ни червячка ему и ни ручья.

Его кормили прямо изо рта,

Божок наш упивался, наедался,
На кой ему, скажите, голос дался,
И как ему пристала немота.

Улегся, сытый, прямо на тахту,

Спихнул подушки, захрапел, зачмокал,
И то вздыхал, то вскрикивал, то охал,
Сменяя бормотаньем немоту.

На цыпочках из комнаты уйдя,

Мы еле слышно затворили двери,
И благодарно нам кивали звери,
Пускай подремлет малое дитя…[42]

И дальше он читал так же внятно, легко. Но на одном споткнулся, и все же прочел:

…И поступь крысы ледяной
На стенках иней золотой,
Снег валит…
Но почти темно,
Дрожит

Разбитое стекло.

Двором блокадным санный скрип,

Там, где подтаяло —
Как всхлип…
И, как фарфоровый сосуд,
К покою мальчика везут.

Двор наклонился,

Сани мчит,
Полоз то стонет,
То пищит…

Удар о стену,

Тишина.
Но мне все кажется:
Война…

Передохнул минуту, перелистывая книжку, и следом – почти как песенку спел: