КРУК

– За мной! – буркнул Блюхер, и, не оборачиваясь, полковник пошел сквозь авиапассажиров, глядя поверх голов вдаль, туда, где скрылась Соня Розенблюм. Кузьма следовал за ним. Объект нашелся в пустоватом зале выдачи багажа, где скрипели ленты фуникулеров, и на них, как дети на каруселях в провинциальном парке, молча и с важностью катались чемоданы и сумки. За ними внимательно и завороженно следили немногочисленные родители-пассажиры. Фуникулер рейса из Риги был уже пуст, если не считать одного длинного и плоского сундука, обмотанного серебристой упаковочной пленкой, он медленно плыл в направлении черного квадрата-окна или, точнее, люка, в который втекала лента. Две женщины провожали глазами его отплытие в мир иной, и видимо, уже не в первый раз. Одна женщина была Соня Розенблюм, а вторая, несомненно, ее мать. Они были очень друг на друга похожи, но и не похожи. Обе почти одного роста, с одинаково вытянутыми вперед шеями, чуть склоненными влево головами – они все же были дамами из разных миров. То есть дамой была только мать, а Соня – девочкой из приюта с болтающимися на тесемках перчатками. Мать при внимательном рассмотрении показалась бы тоже не самой благополучной дамой, но Чанов ее внимательно не рассматривал. Не мог, потому что смотрел на Соню, и ему казалось, что они с Соней расстались давным-давно, что это он бросил ее, и теперь готов умереть, только чтоб она посмотрела на него и помахала рукой. Чтоб узнала. Но она не смотрела и не узнавала.

Кузьма заметил, что стоит, в то время как Блюхер по-прежнему не быстро, не медленно, спокойно движется к намеченной цели. Чанов опомнился и зашагал за ним. Блюхер подошел к даме, она подала ему руку в перчатке, и он, совершенно непринужденно, склонился и как бы поцеловал ей руку, впрочем, не касаясь губами перчатки. Она что-то ему сказала, окинув холодноватым взглядом и улыбнувшись.

А Чанов, на полном ходу миновав даму, затормозил возле Сони, взял ее за плечи, глянул в глаза и поцеловал. Она не ожидала! Она никак его не ждала, не думала о нем, не знала – не помнила… Такой у нее был взгляд. Но что-то в ней все-таки дрогнуло. Кузьма же смотрел на Соню серыми своими, все твердеющими глазами, с каждым мгновением возвращая себе непрошибаемую, тупую уверенность, что она – его. И никуда не денется.

– А вот и Кузьма Андреевич, – услышал Чанов за своей спиной голос Блюхера и оглянулся. Блюхер приглашал познакомиться.

Чанов прочно взял Соню за руку и сделал три шага к даме в тирольской шляпке. С фазаньим перышком.

– Познакомьтесь, Илона, это… мой старинный друг Чанов Кузьма Андреевич…

А что еще он мог сказать? «Если бы позавчера я сказал Соне, что мы должны как можно скорее пожениться, он сказал бы – это Кузьма, жених Сони», – мелькнуло у Кузьмы в голове. Между тем дама, точно так же, как минуту назад Блюхеру, протянула Чанову руку, быстро оглядела его с головы до ног и отвернулась к фуникулеру, устремив взгляд к дальнему черному квадрату, из которого ждала появления своего багажа. Кузьма коротко пожал холодную перчатку, немедленно отпустив… и неожиданно для себя – улетел.

Он увидел, откуда-то сверху, себя и Соню, держащихся за руки, они стоят в светлом, без начала и конца, зале. Рядом с ними плывет лента Мебиуса – полотно фуникулера, и по нему движется блистающий и странно вытянутый предмет, как ладья. «Что за гроб?..» – подумал Чанов и очнулся.

– Негабаритный багаж, – услышал он голос Блюхера.

– В Риге его не принимали в самолет, – как бы согласилась дама, – но я убедила таможенников. Это… для мамы. Я так и сказала.

Чанов с Блюхером переглянулись, как будто очутились в общем на двоих бредовом сне – Блюхер несомненно тоже подумал про гроб. Илона и Соня молчали и смотрели в разные стороны. Мать смотрела на люк фуникулера, из которого выплыл груз. А Соня смотрела в себя.

«Разные… очень похожие…» – снова подумал Чанов. Но в то же время: «Зачем же гроб… из Риги!» Он вспомнил Магду, увидел, как она лежит полуживая, но ведь живая, в палате, похожей на пенал, и ждет свою дочь… и ужаснулся: «Они сошли с ума! И Соня тоже!» Тут он почувствовал, как Сонина рука похолодела и напряглась. Чанов сжал и тряхнул эту узкую, с длинными пальцами, закоченевшую руку. «Боль пронзила ему сердце…» – пронеслась в мозгу чужая и дурацкая, но сейчас безоговорочно присвоенная им фраза, и он прижал холодную ладонь Сони к своей груди, туда, где и впрямь ныло его пронзенное сердце, и не желало ничего понимать. Ему показалось, что Соня вот-вот потеряет сознание. «Или это я сейчас грохнусь», – подумал он.

Ничуть не бывало, ни он, ни она не потеряли сознания. Соня повернула голову к Блюхеру и сказала негромко, но слышно:

– Надо это забрать и унести.