■ ярыжка. Он сидел около столбца и дремал. Вдруг встрепенулся, увидев Савву, моргнул стрельцам. Те скрестили бердыши перед носом Саввы. Ярыжка подскочил к попу, спросил:
— Куда путь держим?
— В Стрелецкую слободу, — ответил Илья.
— Пошто?
— Ночлег у нас там.
— Ты, я вижу, казак?
— Ну, казак.
— Не из Васьки ли Уса посольства?
— Я сам по себе.
— А тебя, святой отец, не Фомой ли зовут?
— А хотя бы и Фомой! — смело выкрикнул Савва.—•-Тебе како дело?
— В кабаке был? — Ярыжка хлопнул по тощей котомке Саввы. — Сосуды уж пропил? Хватай их! Это они!
Стрельцы повисли на Илье, на Савве, схватили за руки Аленку.
— Карманы обшарь, — приказал ярыжка.
Стрелец запустил во внутренний карман Дленкиного
кафтана руку, вырвал оттуда тряпицу. Аленка ударила стрельца по руке. Узелок упал на мостовую, брякнул. Ярыжка схватил тряпицу, развернул — деньги.
— Вот они1 Не успели пропить. Вяжи их!
— За што, служивый? — спросил Илья.
— На месте узнаешь.
Богдан Матвеевич готовился ко сну, усталый, но довольный. Ворюгу-попа перехватили, сосуды водворили . на место. Но вдруг на дворе снова люди. В опочивальню ввалился ярыжка, склонился, ткнул рукой в пол, проговорил:
— Поймали, боярин.
— Кого?
— Фому сцапали. На Всесвятском мосту.
— А ты не обмишулился?
— Он самый. И казак с ним, и хлопец. Сосуды продали, однако деньги — вот они.
Богдана взяло любопытство, и он мотнул головой: «Веди».
Стрельцы ввели в опочивальню Савву, Илейку и Аленку.
— Развяжи, — приказал боярин ярыжке. — Асами идите восвояси. Приказчик вас наградит. — Повернулся, сказал сурово:
— Говорите, кто вы?
Савва выступил вперед, хмель из головы выскочил еще на мосту:
— Истинно скажу тебе, боярин, сосудов мы не крали.
—■ Знаю. Воры уже пойманы.
—■ Ну и слава богу. Отпустил бы ты нас.
— Не задержу. Только знать любопытно — кто вы? И откуда?
— Из-под Темникова я. Священнослужитель в селе Аксел.
— А зовут тебя Савва?
— Истинно! Отколь узнал, боярин?
— Доносили мне про тебя в свое время. Это ты за старые порядки в приходе воевал?
— Неужто до Москвы дошло?
— Кто ныне в Темникове воеводой?
— Челищев Василий Максимыч.
— А кто до него был, не помнишь?
— Богдан Матвеич... Неужели это ты, боярин? Как
же я не узнал тебя? А ведь видел не единожды. Издали, правда. . -
— И зачем ты в Москву пожаловал?
• — И снова истинно скажу — к патриарху Никону.
— Вот как?! Пошто?
— От всего прихода посланцем. Велено сказать ему, что книги им присланные ;мы пожгли, ересь его не приемлем, лучше в огне сгорим, а троеперстно креститься не будем.
— А ежели Никон тебя за эти слова на плаху?
— И к этому готов. Пусть видит, сколь мы старой вере преданы.
— Ишь ты! А эти — кто они?
— В дальнем и тяжком пути встретились, шли вме* сте. А кто они — пусть сами скажут. Говори Илья.
Илейка, пока Савва разговаривал с боярином, на-* думал как лучше соврать:
— С Дону я. Послан войсковым атаманом вослед Ваське Усу. С наказом вернуться к войску, ибо ушел тот Васька на Москву самовольно. Со мною было трое казаков, дорогой отстали, а может, утекли неведомо куда. Зовут Илья, сын Иванов. Ныне на мосту схвачен. А этот казачок во мною. По имени Александр.
— Откудова у него деньги?
— Войсковой казны подорожные, — не моргнув глазом соврал Илья.
— Ваську Уса видел?
— Стоял он в Замоскворечье. А ныне, сказали, ушел на Упскую гать.
Богдан снова обратился к Савве:
— Знаешь ли ты, отче, что Никон ныне в опале?
— Был я в храме, да мало что понял.
— Время теперь позднее, да и устал я. Завтра договорим. Вам все одно теперь прикачнуться негде — ночуйте у меня. Земляки как-никак. Идите к Корнилу, он вам укажет.
Встреча с Саввой всколыхнула память о прошлом. Воеводство
Ночью Богдан удумал незваных гостей задержать на сутки-двои, поразглядеть. Фома-поп тоже сначала благоверным прикинулся, а оказался неучем, вором и трое-перстником.
Утром позвал Савву к себе одного:
— Поговорить с тобой хочу, отче. Давно я святых речений не слушал. Мой домашний пастырь вором оказался, это он сосуды украл, и теперь руки ему оттяпают за это. Велеречивости у него было много,> а учености никакой. Тебя, полагаю, к патриарху не спроста послали, говорить с ним — искусным надо бьгть. Ведомо ли тебе— он большой науки человек и в гневе неистов.