Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах

Именно панк ввел в обиход идею, что популярная культура делится на легковесный мейнстрим и по-настоящему достойный внимания, “альтернативный” андеграунд. Дух и логика панк-рока пронизывала альт-кантри, альт-рэп и прочие “альт-жанры”, которые откалывались от более крупных жанров, становившихся, по мнению некоторых, слишком мейнстримными (впрочем, большинство этих “альт-жанров”, обычно довольно высоколобых и старомодных, не слишком меня вдохновляли). На заре существования панка к нему относились пренебрежительно, как к глупому и скоротечному увлечению: этот “преимущественно однобокий” жанр, по выражению критика Newsweek 1978 года, уже практически “выветрился”. Однако панк выжил – и не на правах дурной шутки, а на правах художественного идеала XXI века, олицетворения творческой цельности и неподкупности. В 2005-м возник ежегодный фестиваль “Afropunk”, воспевающий “альтернативную черную культуру” – формулировка была дальновидно выбрана расплывчатая, а следовательно, инклюзивная: практически любой темнокожий музыкант мог быть “афропанком”, если он был достаточно модным или достаточно оригинальным. В разное время неопределенность, неустойчивость термина “панк” казалась мне странной, забавной или досадной, но легко понять, почему этот концепт оказался столь полезным. Панк олицетворял универсальное человеческое стремление быть немного менее универсальным – отделять то, что важно для тебя, от того, что важно для других. Грейл Маркус хорошо это сформулировал: “Панк провел черту: он отделил молодого от старого, богатого от бедного, затем молодого от молодого, старого от старого, богатого от богатого, бедного от бедного, рок-н-ролл от рок-н-ролла”[36]. Возможно, упрямая демонстрация миру своей инаковости – довольно инфантильная штука. Но то же можно сказать и о популярной музыке как таковой, и о тех порывах, которые влекут нас к ней.

Рок-н-ролл в лучшем виде

Когда я открыл для себя панк-рок, учиться в школе мне оставалось еще три года, и я посвятил их непрерывному поиску сокровищ. Раз “панк” в широком смысле означал нечто странное, то я задался целью отыскать самые странные записи, которые я только мог найти. Я был полностью зациклен на себе и наверняка невыносим – помню, что вписал в свой выпускной альбом цитату из нечленораздельной белиберды с альбома “Soul Discharge” безумной японской нойз-роковой группы Boredoms, который я постоянно слушал, пока не смог проникнуть в его причудливую логику или, по крайней мере, не убедил себя, что смог (“Soul Discharge” по сей день вызывает у меня смесь ужаса и теплой ностальгии – это то, что многие чувствуют, вспоминая музыку, которой поклонялись в старших классах). Приехав осенью 1993-го учиться в Гарвардский университет, я тотчас же стал искать союзников по увлечению панк-роком – и всего неделей позже преуспел в этой затее, познакомившись с деятелями местного колледж-радио, которое ютилось в пыльном подвале Мемориального зала, крупнейшего здания во всем кампусе. Как и другие станции такого типа, наша, WHRB, была полна фанатичных меломанов, любивших спорить о музыке. Но, в отличие от других станций, WHRB стремилась к академическому ригоризму: от студентов, желавших присоединиться к панк-роковой секции, требовалось сначала пройти семестровый курс истории панка. Принимали только тех, кто сдаст письменный экзамен – в него входили и вопросы, в ответ на которые нужно было написать эссе в свободной форме, и своего рода быстрая викторина, в процессе которой соискателям (нам) вслепую включали фрагменты песен, а мы должны были изложить свои ощущения от них. Помню, как услышал пару звонких нот электрогитары (соло, без других инструментов) и мгновенно понял две вещи: что это песня “Cunt Tease”, стебная провокация нарочито вульгарной нью-йоркской группы Pussy Galore – и что я никогда в жизни не буду лучше, чем в ту минуту, готов к какому-либо экзамену.

Много лет спустя я давал интервью для журнала об искусстве и культуре Bidown вместе с Джейсом Клейтоном, который был моим коллегой – писателем и меломаном, но также (в отличие от меня) и знаменитым музыкантом. Мы с Джейсом вместе учились в колледже и познакомились как раз на радиостанции, сдавая тот панк-роковый экзамен, отвративший его так же сильно, как он прельстил меня. “К концу этого теста я стал просто писать сатирические, едкие ответы на эти идиотские вопросы, наперед зная, что никто никуда меня не возьмет”, – вспоминал он. WHRB, по мнению Джейса, была “худшей радиостанцией всех времен”, и он отомстил ей, став диск-жокеем на другой станции, MIT, буквально в паре остановок метро от Гарварда. Там он отточил свой обаятельно свободолюбивый подход, ставя в эфир буквально любые записи, которые приходились ему по душе.