Крушение

– Ты спасла мне жизнь, Лили. У тебя не было выбора.

– Я отняла у него жизнь. Я могла остановиться, но не сделала этого. Когда увидела, как ты лежишь там, на земле, а он тебя душит, я решила, что убью его. Беря в руки нож, я уже знала, зачем я это делаю. Это и называется умысел. Я – убийца.

– Он ведь тоже не остановился, когда у него был шанс, верно? Так что ты просто защищала свою жизнь, свою и мою. Без тебя я бы умер.

Лили помолчала, точно в поисках подходящего ответа.

– Как ты думаешь, меня теперь посадят в тюрьму? – Она явно заговаривалась.

– В тюрьму? – Я попытался рассмеяться. – Ну, если только я сооружу из кокосового ореха телефон и позвоню по нему в службу «девять-один-один», тогда возможно. – И я умолк, чтобы посмотреть, не улыбнулась ли она.

– Это нисколько не смешно, Дэвид. – Лили положила мою ладонь к себе на колени. – Я хочу сказать, если нас когда-нибудь вытащат с этого острова, то его могилу тоже разроют, чтобы забрать его домой, к родственникам. И тогда все узнают, что он умер от ранений в спину, причем множественных. Я достаточно видела всяких ток-шоу по телевизору, чтобы знать – присяжные признавали людей виновными в убийстве и за меньшее. Вот и со мной может случиться то же самое. Тюрьму здесь, на острове, я могу поменять на другую тюрьму, дома.

– Ну уж нет. Я же был здесь, я видел, что он делал со мной и с тобой. Я все им расскажу. – Мне хотелось успокоить ее, но она все так ясно объяснила, что я начал понимать, чего она опасается. А действительно, что с нами будет, если нас спасут? И спасатели увидят тело Кента?

– Тогда тебя назовут моим сообщником. – Лили сжала мою ладонь, ее покрытые коркой грязи ногти тихонько заерзали по моим костяшкам. – И вообще, ты был в обмороке, когда я это сделала. Так что твои показания не в счет. Можешь считать меня ненормальной, но теперь я начинаю понимать, что плохие вещи, нет, даже страшные вещи, могут случиться с каждым.

– Хочешь, я пойду, проверю его, Лили? Ну просто так, на всякий случай?

Она кивнула. Все равно придется, рано или поздно. Ведь если он умер, мы не можем бросить его прямо здесь, на краю пруда. Пруд – основа нашей здешней жизни, единственный источник пресной воды на острове, и если мы еще не испоганили его нашей дракой, то уж, оставив Кента гнить здесь, наверняка приведем в полную негодность.

С другой стороны, если он не умер… при одной мысли об этом едкий вкус ненависти заполнил мне горло. Что же мы тогда будем делать? Выхаживать его, наверное. Это, конечно, последнее, чего мне хочется, но я знал – Лили никогда не позволит мне дать ему умереть нарочно.

Я нехотя расплел наши пальцы. Пот растопил грязь на наших руках, так что, вставая, я чувствовал, как мгновенно остывает и становится липкой моя ладонь. Гравитация вдруг так потянула меня к земле, словно за время сидения мой вес вырос на две-три тонны, и я еще некоторое время неловко перетаптывался на месте, прежде чем смог идти.

Кент лежал в грязи, лицом вниз. Незачем было даже подходить к нему вплотную, чтобы увидеть кровь, красную, как пищевой краситель, которая заливала его белую форменную рубашку. Я начал считать прорехи – одна, две, три, четыре… кажется, даже пять. И если каждая соответствует ножевому ранению, то Лили права: Кент мертв.

Если она права… Сколько разных концовок можно придумать к этому предложению. Если она права, то я должен повернуть его безжизненное тело с живота на спину, должен коснуться его шеи или запястья в поисках пульса, должен заглянуть в его пустые глаза и убедиться, что мое барахтанье под ним было последним, что Кенту суждено было увидеть и ощутить в жизни. Если она права, то я должен избавиться от его тела так, чтобы никто и никогда не узнал, что с ним случилось.

Лили не ошиблась. Кожа Кента была уже холодной на ощупь, когда я переворачивал его на спину, и не нужны были никакие врачебные навыки, чтобы в струйке крови, стекающей по его подбородку, распознать результат внутреннего кровотечения. Его бессмысленный, застывший взгляд чем-то напомнил мне Терезу, когда та лежала на полу самолета, мертвая. Раньше мне казалось, что, когда человек умирает, его глаза тихо и спокойно закрываются сами собой. С Маргарет так и было. Но оказалось, что люди, ушедшие не по своей воле, выглядят иначе; они как будто навеки застывают в той эмоции, которую им довелось испытать последней.

Одно за другим я опускаю его веки; они, еще влажные изнутри, смыкаются легко, без усилий. Теперь смотреть на Кента становится легче. Присаживаясь рядом с телом на корточки, я ненадолго сам закрываю глаза и делаю глубокий вдох, словно надеюсь, что вместе с кислородом в мою грудь попадет хоть немного вдохновения и я придумаю, что с ним теперь делать. Даже в смерти Кент продолжает создавать проблемы. Когда мои глаза открываются снова, то взгляд сразу падает на ярко-оранжевое пятно в паре футов от тела Кента. Это нож – тот самый, который он мне сначала дал, а потом выбил из моих рук, – вернулся ко мне, словно в ответ на мою немую просьбу.