Крушение

Вместо этого я кинулась бежать и бежала по петляющей тропе через джунгли до тех пор, пока она не вывела меня на берег океана. Низкие ветви и лианы хлестали меня по лицу и рукам, рвали волосы, как девчонки, подравшиеся на школьном дворе. Когда я ворвалась в лагерь, ярко-малиновые царапины покрывали каждый открытый сантиметр моей кожи, и из каждой бусинками выступала кровь.

Дэвид был там, и, когда я вбежала и рухнула на песок, он взял меня на руки и отнес в убежище. Там, не выпуская меня из объятий, зубами разорвал последнюю упаковку со спиртовым тампоном из нашей аптечки и так нежно промокнул ими все мои ранки, что я даже не почувствовала, как они саднят. Тампон в его руках уже стал темно-красным от крови, мое дыхание выровнялось, а он все равно не выпускал меня из рук. Весь тот день я прожила в его объятиях. В них и уснула – в последний раз, – и мне было так уютно, как нигде в мире.

Когда я проснулась, солнце уже село, я была в шалаше одна. Тлеющий снаружи костерок давал достаточно света, чтобы я могла разглядеть Дэвида, который спал на земле рядом с ним. Он был без рубашки, бусинки пота от тесного соседства с огнем покрывали его загорелую спину. Его черные волосы отросли так сильно, что кудрявые пряди свисали ему на плечи, а одна упала на лицо. Судя по тому, как мерно поднималась и опускалась его спина, Дэвид спал спокойно.

Мне хотелось, чтобы он был рядом со мной. Когда Кент умер, я сначала спала на груди у Дэвида, стук его сердца был моей колыбельной. Но в ту ночь, когда я протянула руку, чтобы коснуться его, мои пальцы наткнулись на что-то холодное. На циновке стояла сумка с банными принадлежностями. А на ней лежала тонкая золотая цепочка с кольцами Маргарет и Чарли. Как он их нашел? Я даже не переживала из-за того, что мое кольцо пропало. И снова надела цепочку на шею, завязав ее безобразным узлом в том месте, где ее разорвал Кент. Холодный металл обвил мою шею.

Дэвид всегда как будто знал, что именно мне нужно. И мне показалось проявлением себялюбия будить его. Вместо этого я взяла сумку, прижала ее к груди, словно малыш – любимого плюшевого мишку, легла, не выпуская сумки из рук, и смотрела на него, засыпая, а свет от костра заполнял рядом со мной пространство, которое обычно занимал он.

* * *

После того дня он больше не возвращался в укрытие ни разу. Почему – не знаю, Дэвид не хочет это обсуждать, так что теперь мы с ним словно играем в игру, избегая друг друга. А если все-таки разговариваем, то только о еде или о погоде.

Вот и сейчас, вылезая из старых изношенных шортов, я пытаюсь стряхнуть вместе с ними и чувство, что меня бросили. По какой бы причине он не избегал меня, я ничего не могу с этим поделать, только терпеть. Стягиваю через голову зеленую хлопковую майку, разматываю бечевку, которая держит мои волосы, и встряхиваю головой так, что грязные пряди сосульками рассыпаются по спине. На мне нет ничего, кроме затасканного нижнего белья, когда-то бежевого; с каждой неделей оно все свободнее и свободнее висит на моем теле. Раньше я даже представить себе не могла, что это значит – потерять аппетит; а вот стала убийцей – и узнала. Сунув шорты и майку в мешок для стирки, медленно захожу в океан. Вода, как всегда, божественная. Точно такая, как любили Джош и Дэниел, когда принимали ванну, – теплая, но не горячая.

Нет. Сегодня я о них не думаю. Я кладу мешок со стиркой на большой камень, который торчит в лагуне на мелководье. Вода здесь доходит мне до пояса, и лучше места для постирушек, чем это, не придумаешь.

Простирнув кучку тряпок и разложив их сушиться, я присаживаюсь в воде, стаскиваю с себя трусы с лифчиком и тоже выкладываю их на камень – постираю потом, когда вымоюсь. Раскрываю черную косметичку и шарю в ней, перебирая дюжины пузырьков с разбавленным шампунем в поисках моего любимого запаха – гардении; этот пузырек Маргарет стянула из «Марриотта» недалеко от нашего дома, как раз перед поездкой. Вообще-то она почти целиком вымыла его еще на Фиджи, но это последний запах, который я помню на ней, и потому я приберегаю его до лучших – или, наоборот, самых отчаянных времен. В последний раз я пользовалась им в Рождество, когда Дэвид подарил мне бусы из коралла, и Кент был еще жив.

Я массирую кожу головы – она уже зажила, на месте вырванных волос растут новые пышные прядки, еще короткие, похожие на весеннюю спаржу. Крохотная капля шампуня, которую я выдавила в ладонь, почти не дает пены, зато пахнет умопомрачительно. Я наслаждаюсь деликатным ароматом, который щекочет мне ноздри, и представляю себя в номере отеля – на стенах изумительно уродливые картины, на кровати жесткое покрывало в цветочек…

Я уже готовлюсь смывать шампунь, когда меня охватывает знакомое ощущение того, что за мной следят, и руки сразу покрываются гусиной кожей. Присев в воде, я одной рукой прикрываю себя, а другой стаскиваю с камня свое бельишко. Я знаю, что на всем острове только я и Дэвид, и все же мои глаза обшаривают пляж в поисках чужого.