Крушение Агатона. Грендель

Хитрожопый старый ублюдок. Размозжить бы ему голову ночным горшком. Но я вышел из себя лишь на одну-две секунды. Я понимаю его все лучше и лучше. Он тут философствует о смерти. Ладно. Но я слышу, как он стонет и хнычет во сне, и вижу, с каким насмерть перепуганным видом он выглядывает через дверной проем, наблюдая за огнями. Он шутит, что, когда его начнут вытаскивать из камеры, он будет визжать, как новорожденный, которого эфоры из-за болезненного вида приговорили сбросить с утеса, но, несмотря на шутливый тон, я понимаю, что он действительно будет визжать, что безнадежно и глупо попытается подкупить их и, когда над его головой занесут железный прут, он умрет от ужаса. Может, и я бы умер, хотя не думаю. Разница между нами в том, что он ненавидит себя за трусость, ненавидит себя за все и ненавидит всех, кто наделен теми же недостатками. Все очень просто. Агатон, великий любовник, ненавидит людей.

Как-то он рассказал мне одну историю. Тогда я ему не поверил — я думал, он сочинил ее, чтобы убедить меня, будто действительно имел замечательную книгу, — теперь я не уверен. Это могло быть правдой.

На кладбище, сразу за святилищем Посейдона, был пустой склеп — очень старый склеп, о котором Агатон узнал от человека из Коринфа. Мертвецов оттуда убрали давным-давно, может, сотни лет назад, и двери были запечатаны. Но в склеп вел потайной ход — коринфянин рассказал о нем Агатону, — закрытый большим камнем, наполовину погребенным в зарослях, и когда Агатон пришел на указанное место, то действительно обнаружил вход Склеп идеально подходил для того, чтобы спрятать в нем книгу. Ночь за ночью Агатон, прихватив в собой несколько свитков, проскальзывал на кладбище и, перебегая от могилы к могиле, от дерева к дереву, пробирался к склепу, пока наконец через несколько недель не спрятал там свое сокровище. Он мог приходить туда, когда хотел, и, закрыв за собой потайную дверь, чтобы ни проблеска света не пробивалось наружу, мог читать до тех пор, пока в склепе было чем дышать; затем он гасил светильник, отваливал камень до утра, а потом вновь закрывал вход и прокрадывался домой, пока никто не проснулся. Ни одна душа в Спарте не знала об этом месте, даже его жена.

Затем произошло восстание. Среди тех, кто его замышлял и готовил, были и друзья Агатона, в частности эта женщина, Иона, о которой он все время лепечет. (Я видел ее дважды: маленькая, сморщенная, круглоглазая, как волчица. Там, где она ступала, трава превращалась в пепел. Может, она и правда когда-то была прекрасна. Можно сказать, что она прекрасна сейчас, если вам нравится, чтобы красота была жестока, безумна и стара, как само Время.) В одну из ночей она со своим мужем и другими илотами подожгла дворец эфоров. К утру от него остались только каменные стены и оконные проемы. (С тех пор его отстроили, но не так, как прежде. Раньше там были резные колонны, прекрасные опоры, статуи, росписи. Теперь внутри его поддерживают гладкие брусья, а единственным украшением, если можно его так назвать, является железный трезубец Посейдона. Статуи подстрекают нас обожествлять героев, говорит Ликург.)

Как бы то ни было, их заметили, а двоих-троих и опознали. За ними пришли стражники, и Иона, а может, Доркис, кто-то из них помчался к Агатону. Она знала про какое-то тайное место, где он прячет книгу. Он, несомненно, хвастал об этом. Они нажали на Агатона. (Иона, должно быть. Они оба знали, что рано или поздно, независимо от книги, Агатон будет вынужден уступить ей.) И наконец, несчастный, жалкий Агатон показал ей потайной вход, и повстанцы — все, кроме предводителей: Доркиса, Ионы и еще одного-двоих, — вошли туда. Они провертели отверстия для доступа воздуха и закрыли вход за собой. Несколько спартанцев видели, как они входили внутрь, или, может, какой-то доносчик сообщил спартанцам об их укрытии. Через несколько часов стража взломала наружную дверь и принялась лить через нее горящее масло. Тех, кто пытался бежать через наружную дверь или потайной вход, прикалывали, как свиней на бойне; те, кто остался на месте, погибли в огне. Стража ждала, пока не удостоверилась, что никто не спасся, затем ушла. До этого момента толпа илотов ничего не могла сделать. Но как только спартанцы ушли, толпа ринулась к разрушенному склепу взглянуть на этот ужас и оплакать своих мертвых.