Крушение Агатона. Грендель

Она сжала ладонями чашу и, судя по всему, оскорбилась. Я пожалел о своих словах. Мне бы следовало догадаться, что свое философствование она воспринимает всерьез, (По правде говоря, я догадывался об этом. Так что, к чему оправдываться?) Скулы у нее заострились.

— Я и не претендую на роль философа, — сказала она. — Я просто действую.

— Я знаю. Но, по словам Фалета, выбор и действие — это одно и то же^{50}.

— Откуда мне знать, что говорит Фалет. Кто бы он ни был.

Я вздохнул и оставил ее слова без ответа. Две белки резвились на крыльце, и я долго смотрел на них, изучая бездумное совершенство их движений.

— Ты разошлешь это послание войскам? — спросил я. Не без иронии, конечно. У них была лишь горстка смельчаков.

— Не стоит говорить об этом.

Я снова вздохнул. Как нас угораздило запутаться в этой идиотской паутине?

— Ты хочешь, чтобы я ушел, Иона? — спросил я.

— Ох… — Она взглянула на меня, улыбнувшись, и коснулась моей руки. — Нет, просто не будем говорить об этом, — сказала она.

Я спросил:

— А с кем ты будешь говорить, Иона?

Она улыбнулась, на этот раз радостная и далекая.

— С богами.

Я должен прерваться. Какая-то странная слабость. Наверное, я болен.

27 Верхогляд

Кажется, у нас есть шанс. Я боюсь в это поверить, но думаю, у нас действительно может быть шанс.

Не эфоры. Теперь это совершенно ясно. Они приходили вчера. Те же трое, что обычно, в сопровождении неизменной свиты. Сердце у меня екнуло, когда я увидел высокого эфора, шагающего через поле по направлению к тюрьме; он почти обгонял стражников, которым положено идти впереди. Подойдя к нашей камере, он улыбнулся мне, вне всякого сомнения дружелюбно; голова его была, как всегда, гордо поднята, а плечи слегка опущены, будто из вежливости или желания показать искреннее участие в наших делах.

— Как поживаете? — спросил он негромко, но величаво. Двое других эфоров — один толстый, а второй приземистый, похожий на мула, — повернули свои потные лица в мою сторону.

— Я в порядке, — сказал я, — а вот Агатон совсем плох. — Я отстранился, чтобы они могли заглянуть внутрь. Он лежал пластом на кровати, задрав ноги на стену, чтоб избавиться от дурноты.

— Великие боги! — сказал высокий эфор и нахмурился. С присущим ему вниманием он пристально посмотрел мне в глаза. — И давно с ним такое?

— Уже несколько дней, — сказал я. — Иногда он встает и бродит по камере, будто что-то ищет, а иногда садится за стол и… — Я хотел сказать пишет, но что-то заставило меня остановиться. Они наверняка захотят посмотреть, что он написал. А ведь сам Агатон никогда не показывал им свои записи, так что и я не должен делать этого без его ведома. Эфор смотрел на меня. Он уловил мою заминку и несомненно понял, в чем дело.

— Не знаю, — сказал я. — Просто сидит. Иногда подходит сюда, к двери, и сидит, прислонясь к брусьям, дышит свежим воздухом. Порой бывает ужасно жарко, а внутри этот запах… — Эфор кивнул; запах он уже, конечно, почувствовал. Я сказал: — И с головой у него что-то не в порядке. Временами он как будто бредит. К тому же у него сильная лихорадка. Мне приходится постоянно смачивать ему лоб холодной водой, которую приносит тюремщик. Иногда Агатон не узнает меня, а иногда рассуждает вполне здраво. Врач дал ему какое-то лекарство, но оно не помогает. Ему с каждым днем становится все хуже. Он серьезно болен.

— Да, здесь неподходящая обстановка для больного человека, — сказал эфор, рассматривая камеру во всех подробностях.

— Крысы кусают ему пальцы на руках и ногах, — сказал я. — Наверное, он от них чем-то заразился. Несколько крыс уже подохло. Тюремщик может подтвердить.

Он обернулся и взглянул на тюремщика. Тот кивнул.

— Он хорошо питается? — спросил эфор, глядя на меня.

Я с серьезным видом покачал головой, хотя вопрос сам по себе был странным, даже глупым.

— Почти ничего не ест, — сказал я. Эфор, казалось, на время задумался, и я спросил: — Вы говорили, что будет проведено расследование. Что-нибудь выяснилось?

Он пристально посмотрел на меня своими светлыми глазами.

— Разве расследование — это то, что сейчас нужно Агатону, Демодок?

У меня внутри все оборвалось. Я-то думал, что расследование идет уже не одну неделю.

— Вы еще не начали расследование? — спросил я; колени у меня подогнулись, и, чтобы не упасть, я схватился за брусья.

— Вопрос лишь в том, действительно ли Агатону нужно расследование, — мягко сказал эфор.

Я посмотрел на тюремщика, но тот отвел взгляд. Он тоже, как мне показалось, был в недоумении.

— Постойте-ка, дайте сообразить, — сказал я. — Вы говорили, что проведете расследование, а оно даже не началось?

Эфор прочистил горло, слегка качнул головой и посмотрел мне в глаза, как бы придумывая, чем меня утешить.

— Ты же понимаешь, с чем это связано, Демодок. Я не могу предпринять никаких шагов, пока не буду уверен, что Агатон согласен на расследование.

— Но это безумие, — сказал я. — Вы же эфор, а он всего-навсего жалкий больной старик. Какая разница, чего он хочет? Да и кто знает, чего это сумасшедший старый ублюдок хочет? Он же умрет здесь. Думаете, он этого хочет?