Крушение Агатона. Грендель

Высокий эфор продолжал разглядывать меня; лицо его оставалось неподвижным, только одно веко чуть подрагивало.

— Я обещал Агатону, что он будет в полной безопасности, пока я отвечаю за это дело. Думаю, он не забыл.

Я помотал головой, чтобы стряхнуть оцепенелое замешательство, и откинул назад налезшую на глаза прядь волос.

— Ладно, — сказал я, пытаясь понять суть его слов, его отеческой доброты, и начать сначала. — Ладно, неважно, — сказал я. — Начнем все заново. Агатон умрет через неделю, если останется в этой вонючей камере. Можете ли вы выпустить его отсюда?

Эфор внимательно посмотрел на меня, о чем-то размышляя. У него действительно было доброе лицо — я не ошибся, и в нем отражалась напряженная работа мысли — тут я тоже был прав. И еще: он был честен. Лжецы умеют скрывать свои мысли, но нельзя надеть маску простодушной честности. Что же тогда было не так?

— Можно ли выпустить его? — повторил я свой вопрос.

Эфор опять прочистил горло и сжал губы. Наконец он произнес:

— Нет.

И тут же эфоры втроем повторили: «Нет», при этом маленький толстяк в отчаянии заломил свои пухлые белые ручки, а суровый коротышка глянул так злобно, будто он единолично принял такое решение. Высокий решительно покачал головой. Об этом не могло быть и речи.

Я отошел от двери и уселся за стол. Они еще о чем-то говорили с тюремщиком.

— Демодок, — позвал высокий эфор. Я не стал отвечать. Вскоре они ушли.

Ничего не понимаю. Лучше не думать об этом.

Но незадолго до рассвета у меня появилась новая надежда. Не знаю, где был тюремщик — спал, наверное, в своей хижине. Как бы то ни было, что-то стукнуло в мою руку, и я, вздрогнув, проснулся. Посмотрел на пол: комок грязи. Я решил, что он отвалился от потолка, но тут услышал приглушенный шепот у двери. Это был мальчик, тот самый, что приносил Агатону письмо. Он жестом подозвал меня. До смерти напуганный, он суетливо шнырял глазами во все стороны, словно затравленный пес. Тюремщик не закрыл дверь досками, за которыми мальчик мог бы спрятаться, как в прошлый раз. Агатон спал, наполовину свесившись с лежанки и постанывая от боли. Я подкрался к двери, мотая головой, чтобы стряхнуть сон.

— Через три ночи. В полночь, — прошептал мальчик. — Приготовь старика.

— Приготовить? — не понял я. — Для чего?

Но мальчик уже исчез.

Значит, через три ночи.

Только бы этот старый извращенец не окочурился. Надеюсь, он не помрет. Сегодня он выглядит почти нормальным, задирается и ехидничает, и что-то бормочет насчет того, как прекрасен сверкающий снег.

28 Агатон

Надо спешить. У меня есть все основания предполагать, что конец мой близок.

Однажды поздней ночью меня бесцеремонно разбудили и вызвали к Ликургу. Времени одеться мне не дали, и я отправился в чем был. Ликург сидел за столом, мрачно-торжественный, исполненный спокойствия и угрозы, как зыбучий песок. С ним были шестеро эфоров, некоторые сидели, другие стояли, но выглядели все одинаково официально и грозно. Я, как подсудимый, подошел к его столу. Перед ним на столе лежал развернутый свиток. Я мгновенно узнал его.

Ликург начал без обиняков:

— Ты знаком с илотом по имени Доркис?

— Может быть, — сказал я, делая вид, что роюсь в памяти.

— Ты его знаешь, можешь не притворяться, — сказал он. — Взгляни сюда. — Он пододвинул свиток ко мне. — Тебе это знакомо?

Я покачал головой.

— Это подстрекательство к мятежу, — сказал он. — Против нас.

Я ощутил страх, однако пожал плечами и даже попробовал пошутить.

— Весь мир против тебя, Ликург. Пора бы к этому привыкнуть.

— Молчи, — прошептал он. Ни разу не слышал, чтобы Ликург говорил шепотом. Я почувствовал, что меня бьет дрожь и колени подгибаются.

— Я забыл свой костыль, — сказал я довольно громко. — Нельзя ли попросить стул?

— Стул, — приказал Ликург.

Один из эфоров принес мне стул. Я сел. Непонятно отчего у меня вдруг заныла нога, и я сунул руку под колено, чтобы размять больное место. В тот же миг откуда-то из тени за моей спиной возник Алкандр и легко, словно пером, коснулся мечом моего плеча, приставив острие к горлу. Я глянул на Ликурга, и он сдвинул брови. Алкандр сделал шаг назад.

— Я спрашиваю тебя, признаешь ли ты, что это написано рукой твоего друга-илота Доркиса. — Двумя пальцами Ликург стучал по свитку.

— Нет, — сказал я. — Боюсь, что мне незнаком его почерк.

— Трудно в это поверить. — Он вперил в меня свой единственный глаз и буравил взглядом насквозь. Потом внезапно изменил тактику. — Ты был профессиональным писцом, не так ли?

Я кивнул.

— Как писец, ты бы узнал почерк, если видел его раньше? — Он смотрел на меня, и ни один мускул не дрожал на его лице.

— Это смешно, — сказал я, хотя ничего смешного в этом и не было. Я дрожал всем телом. — С какой стати я должен помнить каждый почерк, с которым мне доводилось сталкиваться?