Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

Мне удалось рассеять некоторые сомнения товарищей, другие я принял во внимание. В общем, они были довольны речью. Но что оставалось сказать после меня Ландсбергу? Моя речь исчерпывала весь материал. Я утешал его указаниями на прения, которые должны были, так же как и речь канцлера, дать ему достаточно материала. Да, а что же скажет канцлер? Я сообщил то, что Бетман-Гольвег сказал мне в воскресенье. Ландсберг охотно переговорил бы лично с канцлером. На мою немедленную просьбу канцлер ответил приглашением к себе нас обоих на 4 часа того же дня. Бетман-Гольвег принял нас очень приветливо. Беседа почти та же, что и в воскресенье. Ландсберг добился обещания, что в ответной речи на мою интерпелляцию канцлер повторит фразу одной из своих предыдущих речей: «Мы не желаем подавления мелких национальностей и т. п.». Ландсберг пошел в университет, я в рейхстаг. Там я встретился с фон Пайером. Он: «Все буржуазные партии договорились об общей декларации на завтра. Вот она, — не более двадцати строк, Шпан прочитает ее». Я: «А что в ней? Это для меня главное». Он: «Ну, образцовым произведением я декларацию не считаю, но в конце концов мы проглотили ее, потому что все другие партии уже ее приняли». Я: «Случайно увидел в конце слова: приобретение территории, значит, декларация в защиту аннексии?» Он: «Нет, нет, но тем не менее опровержение вашей точки зрения „никаких аннексий ни при каких обстоятельствах“ здесь, несомненно, есть: то, что абсолютно необходимо в качестве гарантии, мы должны взять». Следует длинный разговор об аннексиях. Затем фон Пайер говорит: «Декларацией должно закончиться завтрашнее заседание». Я: «Как это понимать?» Он: «После ответа канцлера на вашу речь будет говорить Ландсберг, затем Шпан прочитает декларацию, и конец». Я: «Позвольте, вы это серьезно? Ведь само собой разумеется, что раньше должна быть прочитана декларация, а затем заслушана речь Ландсберга». Он: «Нет, именно этого мы не хотим. В нашей декларации нет никакой полемики против вашей партии. Тем не менее возможно, что ваш оратор коснется декларации. Раздастся какой-нибудь возглас — известно, как это бывает, — кто-нибудь попросит слова, и развернутся прения. Этого мы хотим избежать, так как мы и без того считаем интерпелляцию очень вредной с точки зрения государственных интересов». Я убеждал его, как умел, что такой порядок заседания, какого он хочет, будет несчастьем, против него говорят традиции палаты; с давних пор существует обычай, по которому интерпеллирующей партии принадлежит заключительное слово и т. д. «Гаазе, — говорил я, — откроет тотчас же большие дебаты по вопросу о повестке дня, и крах неизбежен». Он: «Ничего нельзя больше изменить, так как договорились все партии». Эвентуально председатель не будет давать слова к повестке дня. Я еще раз попытался уговорить его. К сожалению, напрасно. Тогда я спросил: «Не думаете ли вы, что если дойдет до открытого разрыва по этому поводу, то нам при некоторых обстоятельствах будет невозможно голосовать в дальнейшем за кредиты?» Он: «Но, любезный коллега, разве вы не думаете, что большинству ваших буржуазных коллег это давным-давно приятнее всего?» Я информировал обо всем по воздушной почте Ландсберга.

9 декабря. Большой день. Канцлер произнес обе речи, и именно так, как излагал мне их в общих чертах. Во второй он произнес даже места из текста, направленные против меня и оказавшиеся после моей речи беспредметными. Он читал мне эти места в воскресенье, и, хотя я сказал ему уже тогда, что вовсе не намерен об этом говорить, он произнес свой ответ точно так, как написал его. Потом разыгрался скандал, усложненный тем, что Ландсберг просил слова, а затем от него отказался. Скандал, который я накануне вечером предсказывал Пайеру.

11 декабря. Узнал, что во вторник пленарное заседание с внесением кредитов в повестке дня. Поэтому созываю в понедельник в 9 часов в рейхстаге заседание президиума фракции. На 5 часов вечера собираю всю фракцию по телеграфу. Вечером в помещении Генеральной комиссии профессиональных союзов собрались: Эберт, Мюллер, Браун, я, Бауер, Р. Шмидт, Зильбершмидт и Янсон. Я очень озабочен предстоящим заседанием фракции, ибо многие из наших товарищей слишком малоопытные политики. Скандал, происшедший в четверг, смутил многих. Из-за того что Бассерман, Шпан, Вестарп и Пайер оказались (в который раз?) неловкими и близорукими людьми, не должны больше приниматься военные кредиты? Как будто до сих пор кредиты принимались потому, что бассерманы и шпаны были симпатичны.

13 декабря. Заседание фракции по вопросу о кредитах, последовавшее за заседанием президиума фракции, в котором мы, против Гаазе и Гоха, высказались за принятие кредитов. Во фракции снова изрядная кутерьма. Снова знакомые речи за и против. Товарищи, покинувшие заседание до голосования или воздержавшиеся, делают впоследствии письменные или устные заявления в одном и другом смысле. В итоге общая картина сложилась так: за кредиты было 66 членов фракции, против — 44.