Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

14 декабря. Заседание фракции. Отвергается следующая резолюция Ледебура, направленная против Ландсберга: «Социал-демократическая фракция рейхстага заявляет, что в прениях по интерпелляции о мире 9 декабря тов. Ландсберг, вопреки взглядам фракции, воздержался от занятия позиции, решительно противной аннексионистским требованиям остальных партий, нашел оправдание не менее несомненным аннексионистским планам имперского канцлера и, таким образом, оказал поддержку аннексионистским стремлениям».

Из изложенного видно, какие трудности представляла для нас борьба за мысль о мире на основах соглашения, но видна также и единая линия, проводившаяся нами с начала войны до ее окончания. Крайними ее точками были: с одной стороны — борьба против уничтожения Германии, с другой стороны — борьба против превращения оборонительной войны в завоевательную.

29 мая. Я сказал в своей речи в рейхстаге: «Высшее и наиболее ценное право всякого народа, с нашей точки зрения, есть право на самоопределение… Жить в мире с соседними народами возможно лишь в том случае, если над ними не чинят насилий, не затрагивают их права на самоопределение». Три года спустя, в зените наших военных успехов, я говорил: «Социал-демократы — принципиальные противники всяких аннексий и насилий, независимо от того, легко или трудно их осуществление, малы или велики жертвы, с которыми связано их достижение, полезны они на первый взгляд или вредны производящему их народу». Таким образом, неустанна была наша воля к миру на основах соглашения и безоговорочно. И трагедия, обозначаемая словом «поздно», которую Германия переживала, заключается в том, что носители этой воли достигли влияния только тогда, когда ее осуществление не могло уже нас спасти.

Если бы в эти годы скорби кто-нибудь из ответственных членов партии забыл о задаче неутомимой работы во имя окончания войны, ему напомнила бы об этой задаче возраставшая каждый день нужда народа, то есть товарищей по партии в самом широком смысле слова. Продовольствия стало невообразимо мало. В каждой семье были жертвы, вырванные войной, а где органические и неизбежные последствия войны еще не сказались, там правительство тяжко задевало чувствительность народа арестами, осуждением за мнимую государственную измену или нарушениями свободы печати. Резкость в отношениях к трудящимся классам и их печати совершенно не соответствовала уверениям представителей правительства.

«Слова за монархию»

Я уже указал на ту прямолинейность, которая лежала в основе нашей политической деятельности. То непомерно многое, чего требовали от нас и нашего влияния на рабочий класс, я изображу в столько же веселом, сколько и печальном интермеццо, которое вторглось в нашу серьезную и ответственную деятельность. Оно характерно для безнадежной наивности — в остальном, несомненно, богатых познаниями — тайных советников Вильгельмовой эры. Я воспроизвожу записи моего дневника и только заменяю символом Х. хорошо известное имя тайного советника.

24 февраля 1917 года. Тайный советник X. втащил меня в одну из комнат бундесрата для того, чтобы я, не нарушая нашей основной позиции в отношении имперской конституции, все-таки сказал несколько слов в пользу монархии, в противовес юнкерам, которые постоянно норовят вырвать у нас слово «нет». Если бы было услышано хотя бы несколько моих слов о значении монархии, то в придворных кругах было бы выиграно чрезвычайно много. Мы не имели, по словам Х., никакого представления о том, как действовали во влиятельных кругах указания на то, что мы антимонархисты. «Много ли знает, например, такой-то генерал? Ничего». Для вопроса о новой ориентации было бы ценно даже простое указание на то, что социал-демократы никогда не вели республиканской пропаганды. На мой вопрос, как ему пришли в голову такие изумительные предложения и будет ли канцлер в предстоящей ему речи говорить о монархии, он ответил: «Да, канцлер должен об этом говорить ввиду травли, которая теперь ведется против него при дворе, ожесточеннее, чем когда-либо. Потому было бы бесконечно ценно, если бы вы в своей речи реагировали на речь канцлера». Я спросил его: «А что канцлер собирается говорить вообще?» Он уклонился от ответа, на это я заметил, что постоянные секреты от партийных лидеров, по-моему, очень глупы. Было бы гораздо лучше, если бы можно было наперед, хотя бы приблизительно, знать, что последует, а не отвечать неожиданно на важную речь, частности которой оказываются, однако, не всегда правильно оцененными. Он вернулся к своей монархической затее. Я ответил уклончиво. Прежде мне нужно знать, что намерен говорить канцлер.