Вне себя были от моей статьи на Вильгельмштрассе. Ваншаффе, верный, благоразумный и очень понятливый помощник канцлера Бетман-Гольвега, пригласил меня в государственную канцелярию, чтобы сказать мне, что я вызвал своей статьей угрожающее возбуждение. Он и канцлер знают-де, что я, конечно, не имел в виду ничего злого, но от правых им пришлось уже выслушать всевозможные заявления: Шейдеман проповедует революцию и желает ограничить императора в правах и т. п. Я объяснил ему, к чему я стремился: обратить внимание канцлера на то, что, в страхе перед правыми, он не должен забывать о том, чтобы немножко бояться и народа. Я хотел его предупредить и подвинуть на энергичные действия. Если правительство энергично потребует распространения общеимперского избирательного права на выборы в ландтаг, то национал-либералы и центр не осмелятся заявить, что они не желают дать равных прав солдатам, которые теперь сражаются за отечество. А если бы они и посмели, канцлер должен решиться на переворот. Прусское избирательное «право» существует неправомерно. Он: «Оно существует уже 60 лет. Нельзя допустить, чтобы так долго терпели неправомерность». Я отвечал энергично: «Я предвижу возражения, что в таком случае недействительны все принятые ландтагом законы. Но этому можно помочь особым законом, который одобрит и утвердит работу ландтага в качестве правомерной. Новому ландтагу будет предоставлено начать свою работу с исправлений и обновлений». Он был явно испуган и обещал мне добросовестно доложить канцлеру все, что я сказал ему. Потом мы говорили о революции в России. Он рассчитывал на реакцию и военную диктатуру. Тогда дело быстро пойдет к миру. Он считал совершенно понятным, что мы, социалисты, желали успеха русским товарищам, на что я указал в разговоре с ним.
Несколько дней спустя у нас с Эбертом была беседа с канцлером о требуемой нами избирательной реформе в Пруссии. Немного нужно было, чтобы моя статья «Время действовать» опять оказалась в центре разговора… Говоря с нами, канцлер волновался все больше и больше. Если мы хотим принудить его говорить в рейхстаге об избирательном праве, то он должен будет нам заметить, что это вопрос, подлежащий компетенции прусского ландтага. Мы обстоятельно изложили свой взгляд. В моем дневнике этот разговор записан очень подробно. Цитирую только следующее: «Он принял нас очень любезно; однако я скоро заметил, что он рассчитывал произвести на меня впечатление, говоря о моей статье очень внушительно с торжественной серьезностью. В действительности он никогда не производил на меня меньшего впечатления, чем вчера вечером. Я не хотел бы этого записывать, но, как добросовестный летописец, все-таки скажу: время от времени у меня было даже впечатление, что он не тот честный человек, каким я его считал и хотел бы считать впредь. Когда он говорил об избирательном праве и об офицерстве, которое является его жестоким противником, я охотнее всего повернулся бы к нему спиной и ушел».
Этой статье в «Форвертсе» я обязан, впрочем, и одним примечательным предложением. Лицо, хорошо известное общественному мнению и пользующееся общим уважением, просило меня переговорить с ним, к чему я, разумеется, немедленно изъявил готовность. Разговор состоялся 30 марта в рейхстаге, в «комнате Цеппелина». Мне предлагалось осуществить «смелое дело», а затем занять пост имперского канцлера. Уважение ко мне и мое влияние и в буржуазных кругах, так уверяло меня высокопоставленное лицо, значительно больше, чем я думаю; огромное большинство народа последовало бы за мной, если бы я мог решиться… Готов ли я на «смелое дело»? Я заверил его, что не испугался бы ничего, если бы мог питать уверенность, что тем подготовлю конец войне и нужде нашего народа. В данный момент у меня такой уверенности нет. «Смелое дело», которого он желает, означало бы гражданскую войну, а с ней верное поражение по всей линии. Мой собеседник ушел недовольный.
Последовательным увенчанием нашей настойчивой работы в пользу мира на основах соглашения была резолюция комитета партии, в которой формула «без аннексий и контрибуций», заимствованная из русской революционной программы, была в первый раз в Германии принята политической партией, стоявшей на почве «мира на основах соглашения». Прямолинейность поведения социал-демократии не могла проявиться яснее, чем в этой резолюции, которая была, может быть, новой и еще более точной формулировкой позиции, которую Социал-демократическая партия заняла, как указано в начале настоящей главы, еще в 1915 году.
Беспощадная подводная война