Крушение Германской империи. Воспоминания первого канцлера Веймарской республики о распаде великой державы, 1914–1922 гг.

Барон фон Эккардштейн, который до вступления в дипломатию был офицером кавалерии, в начале войны не подлежал воинской повинности. Тем не менее он поставил себя в распоряжение военных властей для любой службы и, таким образом, получил назначение в службе связи. В один прекрасный день его вытащили из автомобиля и арестовали по подозрению в государственной измене. Дело заключалось в том, что министр фон Ягов в это время узнал, что барон фон Эккардштейн, который был прежде в дружеских отношениях с кронпринцем, послал последнему какую-то докладную записку, предназначенную для императора. Эта записка была господину фон Ягову так же неудобна, как и мемуары; короче говоря, под самым пустым предлогом барон фон Эккардштейн был посажен в тюрьму, где подвергся к тому же постыдному обращению. Так, целые недели после заключения в тюрьму он не мог переменить белья, хотя сундуки его стояли в той же тюрьме. Все попытки господина фон Ягова создать против барона процесс о государственной измене были бесплодны: не находилось суда, который принял бы дело к производству. Оставался, таким образом, один путь — заключение в сумасшедший дом, разумеется, также по самым пустым основаниям.

Доверенное лицо барона сообщило мне обо всем этом, и я тотчас же явился в министерство иностранных дел. Господин фон Ягов пытался меня успокоить указанием на обстоятельства, которые говорили против Эккардштейна, но которые я не мог проверить. Когда я, некоторое время спустя, узнал, что барон все еще содержится в сумасшедшем доме, я сделал в заседании хозяйственной комиссии рейхстага ряд намеков, мало понятных для членов комиссии, но достаточно ясных министру иностранных дел. Передал ему также, что, если Эккардштейн не будет освобожден, я подниму вопрос об этом скандальном деле в рейхстаге. Барона я до тех пор лично не знал. Однажды он уведомил меня через доверенное лицо, что желает переговорить со мной. К живейшему сожалению, я должен был сказать, что в ближайшие дни не могу отлучиться из своего бюро. На это посланец Эккардштейна, к великому моему изумлению, ответил, что барон может и ко мне прийти. На мой изумленный вопрос, как это возможно, последовал ответ: директор и весь персонал заведения возмущены задержанием барона. Директор уже отказывался держать барона, потому что его лечебница не тюрьма. Барон может в любое время отлучиться на несколько часов. Для того чтобы положение его не ухудшилось, нужно только, чтобы он вовремя был на месте в лечебнице.

На следующий день меня посетил этот преследуемый человек, и я был так возмущен рассказом о его переживаниях, что тотчас же отправился в министерство иностранных дел с непреклонным требованием освобождения. Господин фон Ягов опять стал увиливать, но я положил этому конец, заявив, что на следующем заседании рейхстага будет величайший скандал. До этого дело не дошло, потому что в это время господина фон Ягова сменил господин Циммерман, который, по моему ходатайству, распорядился об освобождении барона.

Я рассказал здесь об этом случае потому, что он способен как яркий пример охарактеризовать бесправие, царившее во время войны. Если так жестоко и коварно поступали с высоким должностным лицом, то можно себе представить, что проделывалось с рабочими, совершавшими, хотя бы только предположительно, неудобные для правительства деяния.

Из политического озлобления, о котором свидетельствует только что приведенный случай, и из продовольственной нужды, о которой я, между прочим, говорил выше, возникла первая массовая забастовка в апреле 1917 года.

Апрельская забастовка 1917 года