Крушение России. 1917

Но все же в этом вопросе важен взгляд профессионала. Руководитель Петроградского охранного отделения Глобачев имел однозначное мнение на этот счет: «Я утверждаю, что за все время войны ни Бьюкенен и никто из английских подданных никакого активного участия ни в нашем революционном движении, ни в самом перевороте не принимали. Возможно, что Бьюкенен и другие англичане лично сочувствовали революционному настроению в России, полагая, что народная армия, созданная революцией, будет более патриотична и поможет скорее сокрушить Центральные державы, — но не более того. Такой взгляд в русском обществе создался исключительно благодаря личным близким отношениям английского посла с Сазоновым, большим англофилом и сторонником Прогрессивного блока, а также некоторыми другими главарями революционного настроения, как Милюков, Гучков и пр. Что касается Франции, то об этом не приходится даже и говорить. Ни посол и никто из французов никакого вмешательства во внутренние русские дела себе не позволяли»[1093].

А что же Америка, которая в 1917 году тоже окажется союзницей России, есть ли ее вклад в революцию?

Две страны, по большому счету, не сильно интересовались друг другом и на официальном уровне сильно друг друга недолюбливали. Однако для всей российской прогрессивной общественности Соединенные Штаты и их руководство были светом в окошке и предметом восхищения. Зинаида Гиппиус был убеждена, что «вообще весь Вильсон с его делами и словами, примечательнейшее событие современности. Это — вскрытие сути нашего времени, мера исторической эпохи. Она дает формулу, соответствующую высоте культурного уровня человечества в данный момент всемирной истории»[1094]. Президент США взаимностью явно не отвечал.

«Вильсон плохо знал Россию, не питал к ней особого интереса, и в годы, предшествовавшие президентству, редко о ней высказывался»[1095], — пишут американские исследователи его политики на российском направлении. То, что Вудро Вильсон все-таки говорил в бытность свою профессором политологии Принстонского университета, сводилось к признанию российского автократического правления противоестественным, выражению симпатий к Японии в ее войне с Россией и резкому осуждению дискриминации евреев. В правительственном Санкт-Петербурге Вильсона рассматривали как не внушающего доверия радикального либерала. После его вступления на пост президента в 1913 году повестка дня двусторонних отношений была не самой впечатляющей.

На США приходился лишь 1 % российской торговли, и такой же была наша доля в американских внешнеэкономических связях. Главным и единственным пунктом политического диалога была судьба торгового договора от 1832 г., который Соединенные Штаты денонсировали в 1912 г. под давлением своего еврейского лобби, недовольного решением царского правительства на пускать в Россию обладателей американских паспортов из числа лиц, ранее нелегально ее покинувших (как тут не вспомнить принятую в 1970-е годы поправку Джексона-Вэника, увязывавшую предоставление СССР статуса наибольшего благоприятствования в торговле со свободой еврейской эмиграции). Кстати, в нашей стране наиболее жесткая реакция последовала со стороны октябристов, полагавших, что недопущение в страну лиц, которых русское правительство признает причастным и к антигосударственной деятельности, — неотъемлемое право России и никому не позволено вмешиваться в ее внутренние дела. Гучков, Лерхе и Карякин внесли в Думу законопроект, предусматривавший 100-процентную пошлину на весь американский импорт. Однако им пришлось отступить под напором нашего лобби текстильных предприятий, работавших во многом на привозном американском хлопке[1096].

Американское общественное мнение также считало царскую Россию цитаделью деспотизма, пресса о нашей стране была отвратительной. Если читающий американец и знал что-то о России, то, в первую очередь, из многократно переиздававшейся серии очерков «Сибирь и система ссылки», вышедших из-под пера инженера и журналиста Джорджа Кеннана. «Он приехал в Россию для обследования политической ссылки, склонный оправдывать царскую администрацию, вынужденную применять репрессии против террористов, — писал знакомый с Кеннаном лидер эсеров Виктор Чернов. — После встречи с Брешковской, а затем и со многими другими ссыльными он написал книгу, которая показала всему миру ужасы политической ссылки в России и благородные образы борцов за свободу»[1097]. С тех пор начали возникать организации типа «Друзей русской свободы», ставящих своей задачей помощь русским революционерам.