Крушение России. 1917

Затем Родзянко принялся напрямую обрабатывать Алексеева и командующих фронтами. Спикер направил обширную телеграмму, начинавшуюся словами: «Волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийный характер и угрожающие размеры. Основы их — недостаток печеного хлеба и слабый подвоз муки, внушающий панику, но главным образом полное недоверие к власти. На этой почве, несомненно, разовьются события, сдержать которые можно временно, ценой пролития крови мирных граждан, но которых при повторении сдержать будет невозможно». Нарисовав ужасные последствия всего этого для промышленности, транспорта и обороноспособности страны, Родзянко утверждал: «Считаю необходимым и единственным выходом из создавшегося положения безотлагательное призвание лица, которому может верить вся страна и которому будет поручено составить правительство, пользующееся доверием всего населения… Медлить больше нельзя, промедление смерти подобно. В ваших руках, Ваше высокопревосходительство, судьба, слава и победы России»[1818]. Полагаю, таким лицом он видел себя.

Эта телеграмма была в тот же день получена командующими армиями Северного, Западного и Юго-Западного фронтов генералами Рузским, Эвертом и Брусиловым. Ответы от них стали поступать уже 27-го. Брусилов просил доложить императору, что «при наступившем грозном часе другого выхода быть не может». Рузский выразил опасения, как бы волнения не перекинулись на армию, а потому «дерзнул» высказать соображения по срочному успокоению населения. Он полагал, что «при существующих условиях меры репрессий могут скорее обострить положение, чем дать необходимое временное умиротворение». Эверт телеграфировал, что отказывается вмешиваться в политику, но если сведения о возможности забастовок на железных дорогах справедливы, то нужно срочно принять военные меры для обеспечения перевозок[1819].

Я не склонен недооценивать значение этой телеграммы Родзянко. Очень похоже, что с ее помощью он зондировал настроение высшего военного командования, готовность его прислушаться к советам, исходящим от Думы и ее спикера лично, отказаться от применения силы против восстания. Алексеев же использовал телеграмму, чтобы проверить готовность командующих фронтами оказать прямое давление на императора. Результат зондажа устроил все стороны.

Алексеев доложил телеграмму Родзянко, изъяв из нее предварительно наиболее резкие фразы, Николаю II. Прочитав ее, император якобы сказал Фредериксу: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать»[1820].

Император 26 февраля к 10 утра пошел к обедне. «Церковь переполнена молящимися — генералами, офицерами, командами солдат и простыми прихожанами. Свита Его Величества, генерал-адъютант Алексеев, генерал Кондзеровский — находились в храме. Служил протопресвитер Георгий Шавельский.

После обедни Государь прошел на доклад в генерал-квартирмейстерскую часть, который продолжался недолго. Никаких важных событий за субботу не произошло, и вести от союзных армий были тоже спокойного характера». Разговоров о петроградских событиях Николай не избегал, но вел их только с самыми доверенными лицами — графом Фредериксом, Воейковым, Алексеевым, Ниловым. «На завтраке, по случаю воскресенья, много приглашенных: все наличные иностранцы, т. е. не только военные агенты, но и их помощники. Государь обходил всех, здороваясь, и довольно долго беседовал с английским генералом Вильямсом, которого ценил как высокопорядочного человека, толкового и дельного военного агента. Среди присутствовавших на завтраке шли разнообразные разговоры о печальных событиях в Петрограде, но, по внешности, это был обычный царский воскресный завтрак»[1821], — констатировал Дубенский.

После завтрака царь уединился, чтобы написать письмо супруге, которой поведал то, что другие даже не должны были заметить: «Сегодня утром во время службы я почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся 1/4 часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было, потому что сердцебиения у меня не было, но потом оно появилось и прошло сразу, когда я встал на колени перед образом Пречистой Девы.

Если это случится еще раз, скажу об этом Федорову. Я надеюсь, что Хабалов сумеет быстро остановить эти уличные беспорядки. Протопопов должен дать ему ясные и определенные инструкции. Только бы старый Голицын не потерял голову!»[1822]. Да, император явно переоценивал свои кадры. Хабалов был не способен действовать быстро, Протопопов, как мы видели, не собирался давать Хабалову никаких инструкций, а Голицын — даже с головой на месте — мало что мог сделать. Около двух часов царь в компании Воейкова, Граббе, герцога Лейхтенбергского и Федорова поехал на прогулку по Бобруйскому шоссе.